Суд и ошибка
Шрифт:
— Понимаю, — с неловкостью отозвался мистер Тодхантер. Беззаветный приверженец истины, он вдруг обнаружил в себе достаточно человеческого, чтобы смутиться, заслышав истину из чужих уст.
— Так началась наша связь, — продолжал Фарроуэй, не обращая внимания на молчание и смущение гостя. — «Связь»… Отличное, многозначное слово. Оно льстит мне. Прочие не подходят. Отношения с Джин Норвуд достойны такого названия или в крайнем случае какого-то галльского эвфемизма. «Отношения» вообще звучит как-то вяло.
Никаких мук совести я не испытывал. Нет лучше способа, сказал я себе, покончить с этим наваждением. Мало того, другого способа покончить с ним просто не существует. Так я себя уверял, понимая при этом, что лукавлю
Не успел я опомниться, как Джин стала смыслом моего существования. Это ходячая фраза, но так оно и есть. Так и было. Все остальные: моя семья, все без исключения — отодвинулись на обочину. Ей были нужны деньги, чтобы спектакль продержался на сцене неделей больше и тем самым побил рекорд (если помните, это был «Амулет»). Я дал ей денег. Мимоходом она восхитилась автомобилем в витрине. Я купил ей автомобиль. Потом она нашла ту квартиру. Я снял ее на свое имя — для Джин. Я отдавал себе отчет в том, что разоряю себя. Понимал, что обираю семью. Мне было все равно. Работать, чтобы возместить деньги, которые тратил на нее, я был не в состоянии. Но и это меня не волновало.
Фарроуэй снова закурил сигарету — не торопясь, словно собираясь с мыслями.
— Знаете, в драматургии есть такой избитый сюжет: девушка хочет замуж за молодого человека. Ее мать из лучших побуждений заявляет, что скорее умрет, чем позволит ей выйти именно за него. Однако девушка все-таки становится его женой, и все ей симпатизируют, хотя ее мать в самом деле умирает с разбитым сердцем. Почему же? А потому что любовь — плотская любовь — превыше всех чувств. Это общая истина. Но по какой-то причине люди не применяют ее, эту истину, к той любви, которая возникает у человека уже женатого. В этом случае ход мысли совсем иной. Люди говорят: «О нет, ему следовало задушить в себе этот порыв». Они говорят так потому, что сами через такое не проходили. Что, если задушить этот порыв человек просто не в состоянии? Нет, об этом никто не думает. А вот если бы люди пережили подобное сами, они знали бы, что любовь — ну, или вожделение, страсть, одержимость, увлечение, совершенно не важно, как именно это назвать… — если она вспыхнула ярко, задушить невозможно. Есть меж людей такие особи, принадлежащие к фатальному типу, ничего не попишешь. Если вам посчастливилось никогда с ними не сталкиваться, ваша жизнь пройдет тихо и благородно. В противном случае она разобьется вдребезги. Вам конец.
Фарроуэй излагал эти сентенции бесстрастно и монотонно. Мистер Тодхантер мог только кивать. Ни разу в жизни не встретив фатальной для себя женщины, он мог лишь с уважением отнестись к страданиям человека, который сейчас изливал перед ним душу, пусть даже его собственная душа таких эмоциональных глубин не изведала.
— Поначалу, — продолжил Фарроуэй все тем же унылым тоном, — я боролся с собой. Как же без этого? Я называл себя слабаком. Говорил себе, что это оскорбительно, смехотворно; отчего такая напасть случилась именно со мной? Винил себя в том, что оказался не лучше тех, кого сам презирал когда-то за необоримую страсть к женщине. А потом понял, что представления о силе и слабости в данном случае не годятся: они не имели никакого отношения к состоянию, в котором я находился. Как бы мне это описать? Предположим, принимая ванну, вы решили просидеть под водой десять минут. И разве вы слабак, если задохнулись и вынырнули после первой минуты? Нет. У вас кончился кислород. Вы ничего не могли поделать. При чем здесь сила или слабость? Так было и в моем случае.
Конечно, я прекрасно понимал, что все это означает для моей семьи. И я ведь не злой человек, я родным очень сочувствовал. Но что я мог поделать? Расстаться с Джин было немыслимо — так же невозможно, как даже самому лучшему пловцу пробыть под водой более нескольких минут. Разумеется, я принес им несчастье. Я понимал это и презирал себя. Но и мне жилось нелегко. Отчасти потому, что я им сочувствовал, отчасти потому, что ревновал. Прежде я даже не догадывался, что способен на ревность… никогда никого не ревновал… но с Джин превратился в Отелло. Я понимал, что это глупо и отвратительно, но опять-таки был бессилен. Панически боялся, что меня лишат того самого кислорода, которым я дышу.
А Джин поводов для ревности давала сколько угодно. Потому что даже если сейчас она мне верна, то скоро не будет. Она ведь тоже над собой не властна, бедняжка. Ее влечет к мужчинам… правда, не к мужчинам как таковым, а чтобы испытать на них свою власть. И влечет к деньгам. Короче говоря, я на ее счет не обольщаюсь. Она уже… как бы это сказать?.. поощряла вас в определенном направлении?
— Да, — сказал мистер Тодхантер.
Фарроуэй кивнул:
— Конечно, она ведь знает, что я выжат досуха. Бедняжка! Что и говорить, Джин попросту аморальна, сколько бы она ни прикрывалась высокопарным вздором о себе и своем искусстве. О любви там и речи нет. Джин никогда никого не любила, потому что любит только себя. Себя она обожает. Вот в чем состоит ее мания. Думаю, ей и в голову не приходит сделать что-нибудь для других, потому что она просто не осознает, что вокруг нее тоже люди.
Доводилось вам слышать о сэре Джеймсе Бохуме, психиатре? Он не только знающий специалист, но и человек очень неглупый. Как-то мы встретились с ним в гостях, и после ужина мне удалось вовлечь его в разговор. Так вот, он сказал, помню, что секс — область, наименее доступная для исследования. Со временем мы все больше узнаем о скрытых мотивах людских поступков, но в том, что касается секса, разбираемся меньше, чем в эпоху палеолита. Особенно удивляет выбор сексуальных партнеров, не поддающийся никаким объяснениям. Почему А потерял голову из-за Б? Никто не может сказать. Это всего лишь факт, который следует принять, не анализируя его и не критикуя. Любовь к С смягчила и облагородила его, любовь к В превратила его в безумца.
Я рассказал сэру Джеймсу о своей теории «фатального типа», и он прямо ухватился за нее. Тут, по его мнению, происходит что-то вроде химической реакции. Сами по себе два ингредиента могут быть совершенно безвредны и сохраняют свою безвредность в сочетании со всеми другими субстанциями. Но стоит смешать их между собой — прогремит взрыв. С дымом и вонью, само собой. Я спросил его, есть ли способ побороть любовное безумие, и он ответил, что единственный, о котором он знает, — сублимация в иную форму, например, в религию, но осознанно, силой воли этот способ не применить, он работает, только если все происходит само собой.
И теперь я понимаю, что он прав. Делать нечего, остается только ждать. Может, безмозглый автомобилист собьет меня насмерть на улице. Или Джин поймет, что взять с меня больше нечего, и прогонит прочь. Но пока я ей нужен, я буду откликаться на зов. Сегодня утром по телефону меня так и подмывало отрезать: «Нет!» Но я не смог. Сил на это у меня нет. Или, конечно же, у нее появится кто-то другой. Это непременно случится в самом ближайшем будущем, и я жду этого с содроганием. Потому что добром это не кончится. Вот если бы Джин умерла… это был бы наилучший выход. Но на такую удачу нечего и надеяться. Джин не настолько великодушна.