Суд Линча
Шрифт:
– Я должна написать какую-то бумажку? – спросила тетка бесстрастным голосом.
– Да, надо одну бумаженцию составить, – Денисов радовался, что все прошло так гладко, без слез и взаимных обвинений, тетка против всех ожиданий, оказалась такой покладистой, что захотелось её поцеловать, а весь разговор потребовал минимума времени и слов. Вот что значит найти верный ход. – Я дам вам типовой образец или лучше напишете вечером под мою диктовку.
– Почему же ты мне раньше ничего не сказал о своих планах? О том, что собираешься на лечение за границу? – тетка наклонила голову набок и посмотрела в глаза Денисова.
– Я колебался до последнего, – Денисов с горечью вздохнул. – И что толку разговоры разговаривать, если я ещё не нашел для вас подходящего жилья? Теперь вот эти проблемы решил, поэтому и говорю.
– А в какой же стране тебя лечить станут? – поинтересовалась тетка.
– В Швеции, – наобум назвал страну Денисов. – Там есть одно закрытое заведение, частная клиника. Персонал, обслуживание все на высшем уровне. Лечат по специальной методике, разработанной тамошним профессором, как его там, – Денисов несколько раз щелкнул пальцами, – Андерсеном.
– И долго это лечение продолжится? – глаза тетки по-прежнему не выражали ни радости, ни огорчения.
– Это как пойдет.
– Значит, те люди, которых ты приводил на прошлой неделе, муж с женой, и есть покупатели нашей квартиры? – спросила тетка.
Денисов почувствовал, что устал от вопросов.
– Точно, это и есть покупатели.
Тогда, неделю назад, тетка застала их, осматривающих квартиру, врасплох, вернувшись из химчистки раньше времени. Денисову пришлось отбрехиваться, сочинять для тетки очередную сказку, а покупателям объяснять, что его родственница пока не в курсе их дел, но возражать против сделки не станет.
Глава десятая
Последние несколько дней после похорон Елены Викторовны Леднев в мятой несвежей пижаме провалялся на разобранном в большой комнате диване. Он чувствовал в душе такую пустоту, что, кажется, произнеси он какое-то слово, из глубины собственной утробы ему отзовется эхо. Эта иллюзия казалась такой реальной, что Леднев, ворочаясь с боку на бок, иногда громко вслух произносил какие-то бессмысленные междометия и даже ждал ответа утробного эха.
В холодильнике с поминок осталась еда, и дважды в день он засовывал в себя какие-то бутерброды, но не чувствовал вкуса пищи. Однажды он нацедил из полупустой бутылки полстакана водки, прикончил её в два глотка, удивляясь пресному вкусу напитка. Он даже понюхал горлышко бутылки, не вода ли. Вместо опьянения пришло болезненное жжение в кишечнике, сменившееся позывами тошноты. Леднев долго мотался по квартире, бесцельно передвигая ноги, пока не наткнулся на разобранный диван и не упал на него с твердым решением уже не подниматься до самого вечера, а лучше, до завтрашнего утра.
Он лежал, смотрел на противоположную пустую стену, переворачивался на спину, останавливая долгий взгляд на потолке. Диван с жесткими покатыми боками, довольно узкий, непригодный для долгого лежания на нем, лишь усугублял мучения Леднева, почему-то не уходившего в спальню, на кровать. Казалось, что в спальне слишком мало места, мало воздуха и много пыли. «Потерпи дружище, полежу на тебе ещё немного», – время от времени говорил вслух Леднев, обращаясь к дивану. Диван отзывался легким скрипом, воспринятым Ледневым, как согласие и дальше терпеть тяжесть хозяина. «Ну и молодец, – отзывался Леднев. – Ведь ты для того и создан, чтобы я когда-нибудь тебя сломал. А пока живи и скрипи себе сколько хочешь».
Такое общение с собственной мебелью в эти минуты не казалось ему странным, противоестественным. Включить телевизор или радио, взяться за книгу, нет, на это он не был способен, любая информация вызывала приступы раздражения, а способность сопереживать потерялась и, казалось, не обнаружится уже никогда. И он продолжал лежать, сосать бесчисленные сигареты и таращиться в потолок, время от времени произнося вслух бессвязные слова или реплики.
Последними людьми, которых Леднев видел после похорон бывшей жены, оказались одетые в черное женщины, разбудившие его на следующий день ни свет ни заря. Спросонья Леднев долго не мог понять причину этого раннего визита. Оказалось, они ещё накануне договорились между собой помочь хозяину убрать квартиру и вообще сделать по дому все, что полагается.
Босой, пижаме Леднев долго расхаживал между этими женщинами, даже пытался давать советы и распоряжения, но, как оказалось, не мог ответить на самые простые бытовые вопросы. День похорон качался и плыл перед глазами, лезли в голову какие-то подробности, самые незначительные, никчемные. А то главное, что нужно было запомнить навсегда, это главное куда-то делось, исчезло, покрывшись слоем мелочной суеты. И что было это главное, в чем оно состояло? – спрашивал себя Леднев и уже не мог ответить определенно. Он предлагал женщинам помощь, но больше мешал, чем помогал, путаясь у всех под ногами.
Наконец, он нашел себе дело, вынес два полных ведра мусора. Вернувшись, стал приводить в порядок свой гардероб. Повесил на вешалку скомканный черный пиджак, долго искал брюки к нему, заглядывал даже в ванную и под диван, но безуспешно, брюки как сквозь землю провалились. Леднев постранствовал по квартире, пытался побриться неверной слабой рукой, но только порезался, насухо вытер лицо полотенцем и вернулся на диван. Женщины на кухне о чем-то переговаривались вполголоса и гремели посудой. Сквозь сон, похожий на легкий обморок, он услышал, как женщины попрощались с ним и закрыли за собой входную дверь.
Время от времени раздавались телефонные звонки, чьи-то голоса произносили слова утешения, бодрили Леднева. «В кои-то веки раз никто у меня ничего не просит», – думал он, односложно отвечая на соболезнования. И что было ответить?
– Ведь такая молодая была, – говорил неизвестно кому принадлежащий тонкий голосок.
– Да, молодая, – говорил Леднев.
– А ведь могла бы ещё пожить, – пищала трубка.
– Могла, – соглашался Леднев.
Он не вдумывался ни в то, что ему говорят, ни в то, что он отвечает.
– А я ведь только сегодня все узнала, я просто потрясена, – сказала другая незнакомая женщина, забывшая от волнения представиться. – Вы даже не представляете, чем была для меня при жизни Елена.
– Не представляю, – машинально ответил Леднев.
– Она была для меня тем мерилом нравственности, душевной чистоты, по которому я сверяла свои внутренние часы, – сказала женщина.
– Какие ещё часы? – не понял Леднев, положил трубку и отключил телефон до вечера. Два или три раза кто-то звонил в дверь настойчиво, долго, но Леднев даже не пошевелился на своем диване. «Где они все были при её жизни со своими часами и нравственными мерилами?» – думал он, безуспешно пытаясь задремать хотя бы на час, хотя бы на полчаса. Но вместо сна, бодрящего, здорового сна приходили какие-то сумерки и в этих сумерках колебались такие же сумеречные не то люди, не то тени.