Суд Линча
Шрифт:
– Потому что откусил себе язык? – уточнил Леднев.
– Совершенно верно, он откусил свой поганый язык, и если тебя интересуют детали, – Мельников ухмыльнулся, – все кончилось очень быстро. Может, пять минут на все дело, может, меньше. Он чего-то там проблеял, выплюнул свой язык на траву, и я понял, что он больше десяти минут не проживет. Но он подох только через полчаса по дороге в больницу в машине «скорой помощи».
– Ладно, – сказал Леднев, – что было, то было.
– Но ты ведь не случайно вспомнил об этом именно сейчас?
– Просто слышал разные разговоры, хотелось знать, как все происходило на самом деле – и все.
– Хочешь, я задам сам
Леднев, кивнув головой, посмотрел на Мельникова с интересом.
– Ты хочешь спросить: не пора ли прийти в прокуратуру и рассказать им все, что я накопал самостоятельно? – Мельников кашлянул, сплюнул попавшую в дыхательные пути слюну. – Сейчас ситуация такова: убийце твоей бывшей жены я дышу в затылок. А прокуратура отстала от меня на километр. И вряд ли вообще меня догонит, я даже не знаю толком, занимаются ли там этим делом, или оно неделями лежит без движения. Да, я оторвался от них и хочу довести все до конца. Конечно, если ты будешь настаивать, я уступлю.
– Я не буду на этом настаивать, – Леднев похлопал Мельникова ладонью по коленке. – Все в порядке. Ты переодевайся пока, а я пойду к Валере Андронову, хочу презент ему сделать. Купил картину Наде в подарок на день рождения, но потом подумал, эта вещица не в её вкусе.
– Если там штангист на помосте изображен, тогда Андронов повесит её в углу, – сказал Мельников, открыв свой шкафчик, он выложил из него вещи, нашел часы и надел их на руку.
– Нет, это пейзаж, природа, в общем.
Леднев взял перевязанную шпагатом картину и пошел из раздевалки.
Поднявшись на второй этаж, Леднев постучал в кабинет Андронова и, не дожидаясь ответа из-за двери, вошел внутрь и поставил картину на пол. Хозяин спортклуба пил кофе и разговаривал по телефону. Он показал Ледневу на кресло и оборвал разговор, сказав в трубку, что сам перезвонит позже.
– Занятную вещицу тут купил, – сказал Леднев после взаимного приветствия. – А куда её пристроить в своей квартире не знаю, все стены уже чем-то завешаны, – он сел в кресло, развязал шпагат и освободил картину от оберточной бумаги. – Вот я о тебе и вспомнил. Подарок. Что на этих «качков» любоваться? – он осмотрел стены кабинета, увешанные фотографиями атлетов. – А здесь искусство, родная природа. Создает настроение и все такое.
Он поднял картину двумя руками и повернул её к Андронову.
– Да, родная природа, – заметил хозяин клуба кислым голосом. – Настроение, конечно, создает.
– Значит, нравится? – с надеждой спросил Леднев.
– Ну, красивая, только здесь ведь атлетический клуб, а не музей изящных искусств, – Андронов помотал головой. – Нет, не возьму, при всем к тебе уважении, не возьму. Без обид. Да и подарок слишком дорогой. Тут одна рама чего стоит. Нет, не возьму.
– Ну, дома повесишь, – не сдался Леднев. – Приятно посмотреть на такое.
– У меня дома то же самое по стенам висит: вымпелы, плакаты спортивные, – поморщился Андронов. – Я как-то природу эту, знаешь, не очень… Ни к селу, ни к городу, называется. Может, в раздевалке её повесить? Хотя, нет, спереть могут. Нет, не возьму. Хотя за то, что обо мне вспомнил – спасибо. Кофе хочешь?
Леднев вышел из кабинета Андронова раздосадованный, злой на самого себя. Во время прошлой встречи Надя сказала Ледневу, что через пять дней у неё день рождения и добавила: «Это я говорю не для того, чтобы ты мне подарок сделал. Просто для сведения, чтобы не забыл поздравить по телефону. Тем более, ты не можешь мне подарить ничего такого, чего у меня нет». Эти последние слова задели Леднева. «Значит, у тебя есть абсолютно все?» – спросил он, чувствуя, что заводится. «Почти все, кроме сыгранной в кино главной роли. Зря я тебя озадачила насчет дня рождения. Ладно, подари мне розочку. Ее лепестки я засушу в книге, стану на них смотреть зимними вечерами и тебя вспоминать. Это будет мой маленький гербарий», – Надя рассмеялась, и этот смех больно уколол Леднева.
На следующий день он взял такси и поехал к Дому художника на Крымской набережной, решив, что хорошая картина – достойный подарок женщине. От обилия картин, выставленных художниками вдоль набережной, зарябило в глазах. Предложение явно превышало спрос. Сомлевший от жары, от бьющего в глаза солнца Леднев, сняв и забросив за спину пиджак, брел вдоль бесконечного ряда полотен, висящих одно над другим в четыре ряда до самой земли, останавливался, разглядывал картину, на которой остановился взгляд и брел дальше. Художники, загоревшие до черноты, сидели на ящиках, играя в карты или домино, пили воду, болтали друг с другом, словно вовсе не их картины выставлены здесь на продажу. «Еще четверть часа этого хождения и со мной случится солнечный удар», – решил Леднев.
Тут он вспомнил, что Надя родилась, и первые десять лет своей жизни провела в деревне, пока её родители не перебрались в рабочий поселок. Значит, ей приятно будет увидеть какой-нибудь сельский пейзаж, вспомнить родные места, – эта мысль, плотно засевшая в голове, показалась Ледневу, утратившему возможность трезво соображать, весьма разумной.
«И в самом деле, что может быть лучше сельского пейзажа? – спросил Леднева дедок в мятом пиджаке и очках в пластмассовой оправе. – Ведь это же наша родная природа, наши корни». Дедок ничем не походил на художника, тем не менее, его кисти принадлежали не менее двадцати картин из сельской жизни, выставленных во втором ряду у гранитного парапета набережной. Рассуждения старого художника показались Ледневу убедительными.
«Возьмите тогда вот эту. „Сторожка лесника погожим днем“, такое у неё название, – дед чмокнул губами и посмотрел на Леднева. – С натуры рисовал. Повесите у себя, лесным духом будто потянет». Леднев разглядывал сторожку, лесную поляну и думал, что хоть Надя никогда не жила в семье лесника, картина ей понравится, уже точно, это лучшее произведение сельского художника. Леднев спросил цену и поморщился, когда дед ответил. «Это в долларах, конечно. Картина зеленая и деньги должны быть зелеными», – добавил он скороговоркой и заулыбался, ослепив Леднева блеском металлических зубов.
Леднев привез картину домой, принял душ и полчаса полежал на кровати. Только после этого он освободил картину от упаковочной бумаги, вбил в стену гвоздь и повесил на него полотно, чтобы как следует его разглядеть. Потратив на созерцание «Сторожки лесника» четверть часа, Леднев решил, что дедова мазня никуда не годится, а он, Леднев, сделал неудачное приобретение, потому что перегрелся на солнце.
– Ты накаркал, не взял Андронов картину, – сказал Леднев, вернувшись в раздевалку. – Может, хоть ты возьмешь эту избушку на курьих ножках? Все-таки природа. Создает настроение, – последний аргумент, показалось Ледневу, должен подействовать. – Посмотришь на картину, кажется, в лесу только что побывал, – он развернул оберточную бумагу и поднял картину перед Мельниковым.