Суд над победителем
Шрифт:
Алекс, конечно, знал, что возле каждого более или менее крупного шведского города имеется взлетно-посадочная полоса. Прекрасными аэродромами оснащены Мальмё и Гётеборг, а, к примеру, стокгольмский Бромма считается одним из лучших в Европе. Но он знал также, что слишком долго барражировать в небе нейтрального государства очень небезопасно. Сорок пятый год — не сорок первый и не сорок второй, когда это нейтральное государство, скрепя сердце, мирилось не только с полетами люфтваффе над своей территорией, но и пропускало по своим дорогам тысячи немецких солдат в сторону Норвегии и обратно.
Но главное не в этом. Главное в том, что он, наконец, в воздухе! Алекс испытывал такое наслаждение от полета, какое охватило его, пожалуй, лишь однажды — во время первого самостоятельного управления учебным «Гладиатором» над мирными пастбищами под Десфордом. Только теперь он был свободен как никогда — ни инструктора за спиной, ни команд диспетчера с земли. Теперь даже война не связывает
И что? Будет ли это бегством из плена? И в плену ли он сейчас, после всего, что произошло с ним в Хемнице?
Алекс задумался. Вот он, живой и, что немаловажно, совершенно здоровый, летит в исправном истребителе с полным боекомплектом снарядов к трем его пушкам и с полностью снаряженными лентами к двум его пристрелочным пулеметам. Впереди него те, против кого он воевал более трех лет как истребитель, а после лечения продолжил свою борьбу, оставаясь в рядах Королевских военно-воздушных сил. Неважно, что на нем вражеская куртка с лейтенантскими шевронами на рукавах и что сидит он во вражеском самолете. Такое ведь уже бывало. Он уже нарушал правила войны и еще в сорок третьем, согласно этим правилам, не мог в случае пленения рассчитывать на пощаду. Так кем же он был сейчас: солдатом, присягавшим своему королю, и офицером, которого никто не освобождал от воинского долга, или военнопленным, готовившимся совершить побег? Шеллен поймал в прицел «Мессершмитт» Дитмара и секунд десять держал его в перекрестье. Он включил электросистему управления огнем и прикоснулся подушечками больших пальцев к кнопкам гашеток. Стоило чуть-чуть нажать, и бедняга Эрих даже не успеет понять, что случилось. Другие тоже не сразу сообразят. Они примутся бешено крутить головами в поисках советских «Лавок» и «Яков», и в это время он сможет сбить еще одного. А потом — сбросить ракеты — ив сторону, в туман, и это хороший шанс. «Фокке-Вульф» всегда оторвется от «Мессершмитта», а уж этот-то и подавно. Возможно, именно так должен поступить британский солдат со своими заклятыми врагами. Особенно если это солдат сэра Харриса. Алекс вспомнил строки из листовки маршала: «…мы будем преследовать вас безжалостно… то, что вы пережили, несравнимо с тем, что ждет вас впереди…» С другой же стороны, если он только бежит из плена, то согласно тем же правилам может подделывать документы, переодеваться, красть деньги и вещи, говорить неправду, угонять автотранспортные средства и при всем при этом формально оставаться под защитой Конвенции. Максимально, что грозило ему в случае поимки, — дисциплинарное наказание. Но сделай Алекс хотя бы один выстрел, он тут же перешел бы в категорию военных преступников. Да и как можно выстрелить в спину тому, кто доверил тебе как раз ее — эту спину — прикрывать? Ведь когда-то в сороковом, когда они не были еще озлоблены, большинство истребителей, сбив вражеский бомбардировщик и наблюдая за его падением, ждали, не раскроются ли белые купола парашютов. И когда те раскрывались, они с легким сердцем улетали прочь.
А может быть, не то и не другое? Он и не солдат, и не военнопленный. Он — перебежчик? Только враг, к которому он перебежал, еще не знает об этом. Но нет. Перебежчиком Шеллен себя не считал. Спасая одних и помогая врагу сбивать при этом своих товарищей, он действовал не в интересах той или иной стороны. На одной чаше весов тогда лежали жизни тысяч детей и женщин, на другой — экипажей нескольких самолетов, состоящих из взрослых мужчин, смерть которых была вполне естественным итогом выпавшего на их долю пути. А, поскольку гибель тех или других в военном плане ровным счетом ничего не решала, а в плане высшей справедливости была несоизмерима, он и поступил так, как должен был поступить не британский солдат и не немец, а человек, лишенный национальности и не связанный условностями долга, как некий гражданин мира, действовавший по принципу минимизации мирового зла.
Что ж, все эти рассуждение в который уже раз не способствовали его внутреннему удовлетворению и не вносили никакой ясности. Он понимал только, что попал в ситуацию нелепой неопределенности и нужно попытаться просто не морочить себе голову.
Алекс убрал пальцы с гашеток и огляделся по сторонам. Облачный фронт приближался гораздо стремительнее, чем можно было ожидать. При этом происходила его быстрая трансформация. Алекс видел, как на востоке под кучевыми облаками образовываются низкие разорванные облака «плохой погоды», окрашенные в желтоватый цвет. Сняв защитные очки, он стал внимательно вглядываться в даль прямо по курсу и постепенно явственно различил, что там кучевые облака, преобразовавшись сначала в слоисто-кучевые, уже становятся грозовыми. Было видно, как от них к морю потянулись серые дождевые пелерины. Несколько раз сверкнуло. Алексу припомнился обрывок услышанного им еще во Фленсбурге разговора о том, что апрельские дожди и грозы в этом районе — обычное явление.
Поблескивая крыльями в последних лучах уходящего в тучи солнца, 4-я эскадрилья, взяв восточнее, шла теперь над самой береговой кромкой прямо на грозу. Море и земля внизу находились уже во
«Пора, — прошептал Алекс, — если не уйду прямо сейчас, я не то что посадочную площадку, Скандинавский полуостров не разгляжу».
— Садовый забор [7] шестнадцать, — раздалось в наушниках. — Как поняли?
— Виктор!
— Виктор! [8]
7
Gartenzaun — кодовая команда садиться на аэродром (нем.).
8
Кодовое слово подтверждения.
Командиры звеньев подтвердили получение приказа идти на посадку, а Алекс принялся вспоминать, какой аэродром зашифрован под номером шестнадцать, но безуспешно. В этот момент солнце стало медленно меркнуть. Истребители, накренившись на правое крыло, начали поворачивать на восток, набирая высоту. Алекс отключил радиостанцию и тоже повернул штурвал, но влево. Совершив разворот на 65 градусов, так что стрелка его компаса показала строго на север, он резко пошел вверх, снова освещенный солнцем. Точку смены курса он рассчитал, зная скорость и время. На его часах было 8-15.
Что ж, жребий брошен. Теперь, если он попадется, его расстреляют как дезертира. А если он и успеет доказать, что является военнопленным, его опять же расстреляют за применение во время побега оружия. Истребитель с полным боекомплектом — это оружие, и неважно, что ты не сделал из его пушек ни одного выстрела. Тебе также впаяют диверсионную деятельность с переодеванием в униформу противника, шпионаж, партизанщину и что-нибудь еще, так что хватит на пять расстрелов и на одно повешение.
По его расчетам от южной оконечности Эланда, лежавшей по курсу ноль, его отделяли 100 морских миль, а от аэродрома на западном побережье Готланда — 200 при курсе 17 градусов. Он решил сразу взять восточнее, пройдя между этими двумя островами к намеченной точке. При крейсерской скорости в 630 километров это должно занять не более сорока минут. Залетать вглубь материковой части Швеции он опасался, зная, что осенью сорок четвертого шведы еще раз жестко подтвердили свое намерение сбивать все самолеты воюющих сторон, залетевшие в их воздушное пространство, и топить все корабли, зашедшие в их территориальные воды. Разумеется, это относилось теперь только к немецким самолетам и немецким кораблям.
Все пространство внизу было уже плотно затянуто облаками. Там, наверное, хлестал дождь и свирепствовал сильный ветер. Алекс сверился с часами — минут через 30 можно будет начать снижение. Жаль только с погодой не повезло. Облака, которые вначале показались ему помощниками, превратились в большущую помеху. «Прорвемся, — успокоил себя Шеллен, — после выхода в намеченный район у меня останется топлива самое малое минут на тридцать».
Самолет ощутимо тряхнуло. Переворот через крыло, «бочка», затем левая педаль руля направления в пол до отказа и круто вверх по спирали — навыки пилота-истребителя сработали автоматически. Одновременно Алекс крутанул головой: правое крыло у самой законцовки вспорото по всей ширине, левое… вроде в порядке. Он сбросил ракеты, продолжая уходить вверх с разворотом. Вот они! Пять… нет шесть… Черт!… Там еще! Да сколько же вас и кто вы?! Алекс бросил машину на правое крыло, меняя направление спирали. На крыльях красные звезды — союзники! Самое время выбросить тот флаг с надписью «Я — англичанин». Что за машины? Судя по тупому носу — воздушники, значит, это «Ла-5» или «Ла-7», или что там у них еще… Хорошо, что не «Яки», — те быстрее. Он снова перевернулся через крыло и пошел «змейкой». Мимо роем проносились светящиеся точки (а ведь трассирующим был только каждый четвертый снаряд или пуля). Алекс одним движением рычага управления двигателем включил форсаж, автоматически сменив пять или шесть параметров. Нет, все же хорошо они придумали с этой ручкой! Он не знал, что атакующим его летчикам для аналогичной смены режимов потребовалось проделать целых семь операций. Впрочем, это им не помогло. «Длинноносый» быстро уходил вверх, легко увертываясь от сотен летевших в него пуль и снарядов.
Охота на Алекса продолжалась не более минуты. Преследователи быстро отстали, а он все набирал высоту на предельных оборотах и, только ощутив, что ему не хватает воздуха, отключил форсаж и выровнял самолет. Оказалось, что он забыл загерметизировать кабину, а кислородной маски у него не было. Альтиметр показывал девять километров. «Не хватало только свалиться в штопор», — подумал Алекс. Он чувствовал, как у него на лбу вздулись вены, в глазах потемнело, а в ушах и в мозгу пульсировало, как будто его били резиновым молотком. Его живот и грудная клетка раздулись, словно перекачанная камера, так что привязные ремни врезались в тело. Справа внизу должен был находиться кран подачи кислорода и нормализатор давления в кабине, но Шеллен знал, что баллоны не установлены. Их просто не было на Гарце в наличии. «Только бы не отключиться и не слететь в штопор», — снова подумал он, осторожно отжимая штурвал от себя.