Суд волков
Шрифт:
Как только страх перед черной смертью утих, Жанна внезапно осознала присутствие Жозефа. Они вместе осматривали дом, словно семейная пара, которая устраивается на новом месте. И она вдруг заметила рядом с собой – как будто это был незнакомец, явившийся волшебным образом из пустоты, – молодого человека с бесшумной мягкой поступью и отсутствующим взглядом, который, казалось, все время о чем-то размышлял.
Это было все, что осталось у Жанны от Жака. В последовавшие за катастрофой недели он утешал ее, но без всякой назойливости. Просто этот молчаливый юноша всегда был при ней: сидел в соседнем кресле, читал,
– Самое тяжкое – это ощущать, что умираешь, хотя знаешь, что живешь.
Или еще:
– Бог, конечно, ростовщик: он заставляет платить за счастье двойную цену.
Жанна даже начала улыбаться.
Когда он решил сопровождать ее в Анжер, она удивилась.
– Разве в вашем обществе я не могу заниматься тем же, что делал бы один в Париже?
Они сняли богатый дом с большим садом. Несколько недель ушло на то, чтобы обставить его и превратить в семейное гнездо. Первым делом Жозеф позаботился о парильне, ибо женатым мужчинам запрещалось ходить в общественные бани из-за царившей там распущенности, а он считался в Анжере женатым. Слугам, жившим в доме, было поручено протапливать парильню с утра, поскольку Жозеф вставал рано и сразу приступал к туалету. Затем он приглашал цирюльника.
Только позднее Жанна оценила значение такого внимания Жозефа к собственной внешности.
Лето распустило свои последние розы, жасмин безумствовал. Деодат избрал сад своим королевством, а кормилица исполняла при нем обязанности регента. Но воцарялся он там лишь во второй половине дня: до обеда Жозеф учил его читать и писать. Жанна подсчитала, что это было ее шестое жилище с того момента, как она покинула Нормандию шестнадцать лет назад. В новом пристанище всегда спрашиваешь себя, не окажется ли оно последним.
Она забыла Париж и не думала больше о судьбе Франции. Людовик XI втихомолку отвоевывал Нормандию, которую недавно уступил брату. Карл Смелый и другие принцы создавали новую лигу. Жанне было все равно, преуспеют они или нет, лишь бы не затевали войн на ее землях.
Жозеф познакомился с седовласым эрудитом, знатоком Аристотеля. Тот был очарован его познаниями и остроумием. Особенно поразил его скептицизм молодого философа по отношению к геоцентризму, иными словами – к представлениям о том, что Солнце обращается вокруг Земли.
– Почему, – с удивлением вопрошал Жозеф, – из всех планет Солнце выбрало именно нашу и решило обращаться вокруг нее?
Эрудит, которого звали Иеромонтаном, но чаще именовали Жеромоном, хрюкнул, кашлянул и выпучил глаза, услышав этот провокационный вопрос.
– Вы кончите жизнь на костре, друг мой! – восхищенно вскричал он.
Имея хорошие связи в окружении короля Рене, он рекомендовал тому своего нового друга, и через три дня явился королевский посланец: молодого Жозефа де л'Эстуаля приглашали ко двору для участия в вечерней философской дискуссии. Жозеф взял с собой Жанну.
– Это ваша супруга? – спросил Рене.
– Нет, сир, это жена моего погибшего брата.
– Значит, ваш брат потерял два самых ценных сокровища: жизнь и красавицу жену.
Дворец короля был окружен садами; ужин проходил
– Стремление к покою, сир. В Париже слишком много дерутся, и когда люди знатные устают от сражений, в бой вступают горожане. В жизни нужна какая-то передышка.
– Покой иногда требует больше сражений, чем война, – заметил король.
Ужин был роскошным: пироги с голубями, салаты, анжуйские и аквитанские вина, белые и красные. После еды Иеромонтан и трое или четверо философов-теологов предложили Жозефу обсудить с ними фундаментальный принцип существования. Первый полагал, что это счастье, второй – воля, третий – божественное откровение. Один Жозеф не высказал своего мнения. Король, внимавший спору, спросил о причине его молчания.
– Сир, я не смог бы отличиться в столь ученой дискуссии, потому что я всего лишь я и потому что существует столько же фундаментальных принципов, сколько людских характеров. Для крестьянина это плодородие его земли, а для скупца – алчность. Полководцы жаждут побед и славы, а философы – торжества своих идей. Из этого следует, что я не философ, поскольку не желаю навязывать свои идеи другим.
Остальные участники дискуссии нахмурились:
– Неужели вы не верите, мессир, в универсальность разума?
– Вовсе нет, мэтр, но я тоже задам вам вопрос: почему же мы тогда спорим, хотя должны быть в согласии?
Спорщики пришли в явное замешательство. Иеромонтан расхохотался и воскликнул, обращаясь к королю:
– Разве не говорил я вам, сир, что это оригинальный ум? Он философ, хотя не желает признаваться в этом!
Рене улыбался с задумчивым видом. Жанна внимательно следила за атакующими выпадами и ложными отступлениями Жозефа: ей открывались все новые грани дарований этого юноши.
– Почему вы не желаете, чтобы ваши идеи восторжествовали, Жозеф де л'Эстуаль? – удивленно спросил Рене Анжуйский. – Если они хороши, разве не порадует вас, что разделять их будет как можно большее число людей?
– Нет, сир, ибо они не сумели бы ими воспользоваться и даже могли бы пострадать от них.
– Каким образом?
– Допустим, что я полководец и что меня убеждают, будто главный принцип существования – божественное откровение, как полагают некоторые из почтенных теологов, присутствующих здесь. В этом случае я бы стал ожидать божественного откровения в битве, а если бы оно не снизошло, мне пришлось бы прибегнуть к собственным средствам. Возможно также, что божественное откровение побудило бы меня отказаться от войны, каковая есть преступление, согласно божественной заповеди. И подумайте сами, что могло бы произойти, если бы сие божественное откровение снизошло на меня в самый разгар сражения!
На этот раз Рене Анжуйский тоже расхохотался, и все прочие последовали, пусть даже против воли, королевскому примеру.
– Жозеф де л'Эстуаль, – сказал король, – вы первый из виденных мною мудрецов, который не хвалится тем, что обладает всей полнотой мудрости.
– Сохрани меня от этого Господь, сир.
– Может быть, вы напишете для меня трактат о мудрости воздержания от правоты?
– Сир, подобная мудрость принудила бы меня к молчанию.
Король снова засмеялся.