Суд времени. Выпуски № 35-46
Шрифт:
Сванидзе:Итак, начинаем четвертый день слушаний по теме послевоенного восстановления Советского Союза.
Первый вопрос обеим сторонам: почему в послевоенном руководстве началась политическая борьба?
Прошу, сторона обвинения, Леонид Михайлович, тезис, свидетель.
Млечин:Это, конечно, один из самых мрачных периодов нашей истории. Когда я представляю себе, как безумно поступили с маршалом Победы, маршалом Жуковым, когда тоже самое проделывали с командованием авиации, командованием флота, командованием артиллерии, мне становится не по себе, потому что в этом есть что-то
Давайте попытаемся разобраться, что же это такое было и что происходило. Я хочу попросить ответить на этот вопрос академика Юрия Пивоварова и Юлию Кантор, профессора и д.и.н. из Питера.
Что это такое было? Борьба за власть, как многим кажется? Или действительно новая волна репрессий или что-то ещё стояло за этим полным безумием?
Пивоваров:Дело всё в том, что мы были обречены на эту борьбу и на другие борьбы впоследствии. Коммунисты-марксисты исходили из убеждения, что государство должно отмереть, поэтому их доктрина решала основополагающие проблемы. Современная наука утверждает, что главное во всех властных системах — это трансляция власти, как власть передается от одного лица к другому. В монархической системе — это один способ передачи, в демократической — это выборы.
Но именно потому, что марксисты полагали, что государство отомрет со временем и довольно в обозримом будущем, они не продумали, как будет переходить власть от одного умирающего, скажем, генсека к другому. И поэтому каждая смерть генсека или его смещение — это маленькая гражданская война, это схватка, как говорил Черчилль, бульдогов под ковром. Это такая политическая борьба в стране, где нет настоящей политической борьбы. Это борьба людей за власть, за выживание, потому что они боролись… Тот, кто победит, обеспечивал бы себе жизнь. Вся предыдущая сталинская история была такова. Но самое главное, я повторяю свой тезис, чтобы не растекаться по древу, именно потому, что в стране не была продумана тема трансляции власти, она не была юридизирована, она не была легальна. Всем известно, началось безостановочное самопоедание элит.
Млечин:Юлия, Ваше мнение?
Кантор:Если говорить о ситуации сразу послевоенного времени и в частности о трагической судьбе маршала Жукова, то соглашусь м тезисом, прозвучавшего с экрана о том, что история 37-го года, связанная с Тухачевским, повторилась. Напомню, что под началом Тухачевского Жуков воевал в начале гражданской войны. В этом тоже есть своя преемственность.
Но в 46-м году Сталин не мог себе позволить ставить к стенке, скажу грубо, выдающихся военачальников во главе с Жуковым. При этом авторитет Жукова был несравним, наверное, ни с каким другим. Он был действительно народным маршалом Победы, при всей жестокости и при всей неоднозначности, может быть. Он был олицетворением Победы.
Но в 45–46 гг. Сталин на это решиться не мог. Опасность же людей с мировоззрением Сталина в том, что люди имеющие авторитет, популярность, тем более военную популярность, победоносную популярность, опасную для его монопольного, тоталитарного пребывания у власти, была для Сталина очевидной.
Во-вторых, в системе советской, где вокруг Сталина группировались люди системные. Системная посредственность, так называемая. Есть такой
Конечно, первым в этом отношении был Ленинград.
Млечин:В Питере, откуда Вы приехали, были уничтожены люди, оборонявшие город.
Кантор:В буквальном смысле оборонявшие город, практически все, кроме товарища Жданова, который благополучно переехал в Москву. Но не надо сужать ситуацию. «Ленинградское дело» положило начало целой серии политических процессов регионального и столичного уровня, потому что очень многие опытные и успешные руководители из Ленинграда были командированы сразу в послевоенное время в различные регионы нашей страны.
Млечин:Я видел такую цифру, что выращено было более 1000 партийных работников в Питере и около 800 было по всей стране.
Кантор:Конечно. Естественно, по традиции за связи с врагами народа пострадали многоступенчато и многослойно поколения (уже не одно) тех руководителей, которые пришли в руководство партийно-государственное в 40-е годы.
Млечин:В этот раз врагами народа оказались защитники родины и крупные партийные работники, выращенные самим Сталиным.
Кантор:Бесспорно и не впервой.
Сванидзе:Спасибо. Прошу Вас, Сергей Ервандович, Ваши вопросы оппонирующей стороне.
Кургинян:Скажите, пожалуйста, а что такого особенного в механизме трансляции в любой авторитарной системе? А на тот период авторитарных систем было больше, чем демократических.
В авторитарных системах консенсус кланов всегда решает вопрос о том, кто будет следующим лидером. Оформляется это решением правящей партии. Механизм прописан. Причем тут марксизм? Это делается во всех системах, индонезийских, гаитянских, любых. Подчеркиваю, что если посмотреть на карту мира в то время, то авторитарных режимов больше, чем демократических.
Пивоваров:Можно мне ответить?
Кургинян:Конечно.
Пивоваров:Я не думаю, что советский режим был авторитарным. Он не был авторитарным. Мы можем поспорить. Я считаю, что он не был авторитарным.
Кургинян:В конце? В конце жизни Сталина?
Пивоваров:Безусловно и даже в конце своего существования советский режим авторитарным, с точки зрения науки, как наука описывает авторитарные режимы, он не был. Это первое.
Второе. Практически во всех странах мира прописано, как один человек сменяет другого. И в нацистской Германии, а я когда-то специализировался по Германии, тоже было прописано. Веймарская конституция действовала, как должен меняться лидер. Другое дело, в Германии он сменился с тем, что Германия потерпела поражение.
СССР был первой политической страной, которая отказалась от целых основополагающих, таких фундаментальных вещей для политики и действий её во времени. Конституция 24-го года впервые разрубила соотношение государства и территории. Нас не хотели признавать поэтому, потому что Советский Союз не ограничил свою территорию никакими территориальными рамками. Претендовал на захват всего мира. Это есть в конституции 24-го года.