Суд
Шрифт:
Но однажды профессор сказал:
— Опасный рубеж, батенька, пройден, завтра вас перевезут в обычную палату.
С вечера накануне волновался, плохо спал ночью… Когда стали перекладывать с кровати на каталку, застыдился своей беспомощности. Но вот его повезли по длинному коридору, вкатили в маленькую палату и переложили на кровать. Он полежал несколько минут с закрытыми глазами и стал осматривать комнату. Немного справясь с волнением, повернул голову и встретился взглядом с соседом по палате. И оба рассмеялись: они знали друг друга давно.
Гурин издали симпатизировал Лукьянчику, его удачливой судьбе. На сессиях горсовета, когда слово предоставляли
— Ну что, прокурор, инфаркт? — тихо спросил, улыбаясь, Лукьянчик.
— Выходит, что так, — ответил Гурин. — А я и не знал, что вы тоже здесь.
— Откуда же знать-то? Бюллетеней о состоянии здоровья лиц среднего звена в газете не печатают. С нами все проще. Вчера навещал меня мой зам Глинкин. Рассказывает — позвонил Митяев: где Лукьянчик? В больнице. Что он там делает? Лежит вроде с инфарктом. Нашел время… и вешает трубку. Митяев в своем репертуаре. — Лукьянчик тихо и беззлобно рассмеялся. Председатель облисполкома Митяев действительно был человек сухой, исповедующий святую уверенность, что с людей должно только требовать. Но надо сказать, сам работал как вол и со знанием дела, за что ему прощали и его жесткость…
— Давно лежите? — спросил Гурин.
— Вторую неделю завершаю, а конца не видно. А вы?
— Почти месяц. Лежал в палате, где воскрешают.
— А-а! — рассмеялся Лукьянчик. — Я тут у нянечки интересовался, что это за палата. Она сказала — там вашего брата за ноги с того света на этот тянут. У меня главное — не ко времени: самый разгар стройки…
— Болезнь, наверно, всегда не ко времени, — отозвался Гурин.
— Меня-то свалил скандал с моим бывшим стройуправлением. План первого квартала сорван, обнаружены приписки, а мой преемник Вязников оказался провокатором, говорит, что я критикую его за недостатки, которые в свое время сам в управлении насадил, и тому подобное. Я с ним схватился, и тут-то меня и трахнуло… — Лукьянчик тяжело вздохнул и замолчал.
На самом деле все было совсем не так, как сказал он Гурину.
В исполком уже давно поступали жалобы на начальника второго строительного управления Вязникова, что он ведет себя как удельный князь: не терпит критику, хамит подчиненным, поощряет подхалимов, а непокорных вынуждает увольняться. Лукьянчик мог бы решительно призвать самодура к порядку, но дело в том, что, уходя из стройуправления, он сам рекомендовал на свое место этого Вязникова, который при нем был главным инженером.
После каждой жалобы Лукьянчик вызывал его к себе в исполком и с глазу на глаз воспитывал, пугал, советовал образумиться. Вязников слушал, не спорил, не оправдывался и произносил в ответ одно слово «учту»…
И вдруг скандал. В исполком к Лукьянчику является бухгалтер стройуправления Когин, работавший там и при нем.
— Иду в народный контроль с «телегой» на Вязникова, — объявил он.
— Что случилось? — спокойно спросил Лукьянчик, хорошо зная бухгалтера, он был уверен, что тот попусту шум не поднимет.
— Обнаглел ваш Вязников, — продолжал Когин. — Приписки бывали и при вас, бухгалтерия тогда проспала. Но Вязников потерял всякую меру. Я ему сказал, что прикрывать не буду, а он взял и уволил меня… за непригодность. Но я ему пригожусь… в последний раз пригожусь. — Когин показал на папку с «телегой».
— Но вы тоже премии небось получали? —
— А как же?! Если бить посуду, так всю.
— Подождите до завтра, — попросил Лукьянчик. — Он приказ отменит.
— Ну, нет… — Когин поднял папку над головой. — Это будет там еще сегодня.
Когин ушел.
Лукьянчик немедленно разыскал Вязникова и рассказал ему о визите бухгалтера.
— Беги в народный контроль, перехвати его во что бы то ни стало. Отменяй приказ о нем. Если контроль начнет трясти стройуправление, тебе несдобровать, и я тебя не помилую.
— Никуда я не побегу, — заявил Вязников. Он был явно во хмелю. — А если меня возьмут за шкирку, я скажу, что всем этим хитростям я учился у всеми уважаемого товарища Лукьянчика.
Лукьянчик пошел советоваться к своему заму Глинкину, и там-то и было решено лечь Лукьянчику в больницу, а погасить опасную ситуацию взялся Глинкин…
Расстались Гурин с Лукьянчиком вполне дружески, даже обнялись и расцеловались.
— Давайте и вы поскорее отсюда, отъелись тут, как на курорте. — Лукьянчик легко подхватил сумку и ушел быстрым, энергичным шагом.
Гурину пришлось пробыть в больнице еще больше месяца. Однажды не выдержал, изменил своей сдержанности и раздраженно сказал профессору Струмилину, что его держат в больнице в порядке перестраховки.
— Почему вы это решили? — сухо спросил профессор.
— Лукьянчик ушел почти месяц назад, а болезнь у нас с ним одна и та же.
Профессор усмехнулся:
— По-вашему, советской власти мы не боимся, а перед прокурором дрожим? Несерьезно, товарищ Гурин. И я бы искренне желал, чтобы у вас было то же, что у товарища Лукьянчика. Но, увы, у вас двусторонний тяжелый инфаркт, а у него… — профессор замялся и добавил: — В общем, я бы желал вам его вариант. Кстати, после больницы вам крайне необходимо по крайней мере две недели провести в санатории. Я горком об этом предупредил. Потом я вас посмотрю, проверим ваше сердце, и только тогда я смогу сказать, сможете ли вы продолжать свою работу, насыщенную отрицательными эмоциями. Извините, но вы меня на этот неприятный разговор вызвали сами.
В эту ночь Гурин почти не спал, в голову ему лез Лукьянчик… Почему профессор о его болезни сказал пренебрежительно?
В одиночку стал думать о самом страшном: неужели его могут спихнуть на пенсию? Он был из тех работников, которые проживают жизнь в работе, а когда приходит грустная пора остановиться, присесть или, не дай бог, прилечь, они об этом не умеют даже думать и отмахиваются от неизбежного, словно не зная, что от старости отбиться нельзя. Гурин просто старался об этом не думать, но сейчас уже нельзя не думать, это стоит за дверью больницы, профессор Струмилин сказал достаточно ясно. И вдруг — проблеск надежды: а может, горком партии сейчас не согласится на его уход и попросит его остаться хотя бы до лучшей ситуации с заменой? Гурину представился даже его разговор с Лосевым… Как он приходит к нему и говорит: так и так, отправляет меня медицина на пенсию. А Лосев в ответ: ну это вы, Гурин, бросьте. Удивительно, что Гурин при этом не осознает призрачности этой надежды — да разве может горком, да еще Лосев, заставить или даже просить работать больного? А вдруг профессор Струмилин ошибается? Можно ведь пойти к другим врачам. И снова Гурин будто забывает, что профессор в здешних местах непререкаемый специалист по сердечным болезням, его частенько вызывают консультировать даже в столицу республики…