Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Поднялся, еще больше сутулясь, ушел.
Но, видно, весь день был рассчитан на то, чтобы не раз напоминать Яловому о добре и о зле в разных его обличьях.
Вернувшись из политотдела в редакцию со всеми необходимыми документами (Пузырьков швырял их один за другим, заставлял пересчитывать, сверять, расписываться во многих ведомостях), Яловой пошел умыться. Никак не мог поговорить с Ольгой Николаевной. На месте ее не оказалось. А розыски по телефону при помощи сердобольных штабных телефонисток пока не увенчались успехом.
Дождь прекратился. Стволы сосен
Яловой расческой поправил влажные волосы, застегнул ворот гимнастерки, потянулся за ремнем с пистолетом — повесил его тут же на суку, возле умывальника. И тут услышал, как некто, игриво высвистывая «У самовара-а я и моя Маша…», уверенно спускался по тропке сюда же, к умывальнику. Среди деревьев мелькнуло перекинутое через плечо полотенце, из-под расстегнутого кителя показалось сытенькое брюшко и наконец выдвинулось лицо Мопса с обвисшими брылами. По намекам приятелей, по догадкам выходило, что именно этот человек был причиной всего случившегося. Мопс, близоруко щурясь, пригляделся: кто там у умывальника; сделал несколько мелких шажков, и тут его будто пригвоздило.
Яловой напрягся, он вдруг ощутил в себе звериную упругую силу, готовность к прыжку. Он не мог отвести взгляда от этих обвисших щек со склеротическими жилками, от этих замерших студенисто-бесцветных глаз.
И Мопс не выдержал. Тихонько-тихонько приподнялся на носки. Повернулся назад, все так же осторожно ступая на вытянутых носках. Отступив в тень, за деревья, побежал — немолодой человек, в послужном списке которого была и работа в республиканской газете, и директорство в московской школе.
Выдал себя!
Клеветник!
Мразь в человеческом облике!
…Ольга Николаевна сама разыскала Ялового часу в девятом. Потрескивало в трубке полевого телефона. Голос ее звучал далеко, отчужденно. И Алексей без особых надежд предложил встретиться завтра утром. Но когда Ольга Николаевна узнала, что он завтра же утром должен уехать, голос ее дрогнул.
— Я хочу вас видеть сегодня же…
До штабной деревни, где находилась Ольга Николаевна, было километров двенадцать. Более двух часов ходу.
— Подождите у телефона, — сказала Ольга Николаевна. — Я вам еще раз позвоню. Что-нибудь придумаем…
Рассеянный сумеречный свет июньской ночи — слабое отражение белых ночей — скрадывал очертания, но Яловой еще издали угадал, что это Ольга Николаевна. Верхом на лошади, рядом с ней всадник в плащ-палатке с натянутым на голову капюшоном.
Конь под Яловым, натомленный за долгую дорогу, неохотно перешел на мелкую рысь. Вороная кобыла Ольги Николаевны шла машисто, легко, выбрасывая комья грязи из-под кованых копыт.
Ольга Николаевна то ли не признала сразу Ялового, то ли не смогла остановить свою резвую лошадку — проскочила мимо.
Алексей окликнул ее. Откидываясь назад, натягивая поводья, Ольга Николаевна, видимо,
Оттого, наверно, и вышла встреча скомканной и неловкой.
— Видите, какую мне лошадку подсунули, — раздосадованно пожаловалась Ольга Николаевна, когда Яловой приблизился к ней. И лишь затем, просияв глазами, сказала: — Ну, здравствуйте, Алеша, я рада…
— Здравствуйте, — сдержанно ответил Яловой.
Незнакомый человек, маячивший на коне, сапоги и брюки Ольги Николаевны, плащ-палатка, театрально свисавшая с одного плеча, — весь вид ее, долженствующий показать, что она бывалая наездница, призрачный, бледный свет ночи — все обстоятельства так не соответствовали тому, что пережил Яловой за все долгие дни разлуки, что сама встреча показалась ему не настоящей, подстроенной.
Не сдержался, проронил с осуждением:
— Ну и выдумщица вы!
Ольга Николаевна норовисто вскинула голову:
— Вы не рады мне, Алексей Петрович? Или не в настроении?
Оборотилась к всаднику, поджидавшему на коне:
— Поезжайте! Спасибо! Я вернусь пешком.
Пошла к сосновым бревнам, желтевшим у обочины. Усаживаясь повыше, сказала:
— Давайте-ка лучше посидим и помолчим. Видно, три месяца велик срок, — уронила мимоходом.
Что же, верно, не виделись они больше трех месяцев. Алексей так ждал этой встречи, она грезилась ему чем-то ликующим, в радужных всполохах праздника. Но вот наконец они одни, кругом — ни души. И все до обидного не так. Сидят на бревнах и молчат. Будто чужие. Выходило, расстояние и время и впрямь успели развести их.
Туча то притушала рассеянное белесое свечение — и тогда ближние опушки хмурились, мрачнели, то вновь яснело — и тогда светлели лужицы на дороге, Алексей видел своего коня, наклонявшегося к ярко-зеленой траве, отчетливо проступали светлые стволы берез и зеленоватых осин среди мохнатых темных елей.
Ольга Николаевна уперлась локтями в колени, ладошки рук — под щеки, затаилась рядом, молчала. В прозрачном дымчатом свете лицо ее казалось незнакомо-усталым и безрадостным. Щемящее чувство потери все сильнее завладевало Яловым. Показалось, не встреча, а прощание.
Молча дошли до штабной деревни. Яловой в поводу вел коня. Остановились в низинке, подернутой туманцем. И только тут, оглушенный событиями этого дня, Яловой очнулся, понял, что вот сейчас Ольга Николаевна уйдет, скроется за ригой, темневшей на окраине, и все — он, быть может, никогда больше не встретит, не увидит ее. Чувство потери было таким мгновенно-острым, болезненным, что он, не смущаясь тем, что их мог видеть часовой у дорожного шлагбаума, схватил Ольгу Николаевну за плечи, притянул к себе.