Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Что бы он, Яловой, сказал потомству? Или, например, Павел Сурганов? Идет подтянуто, шаг легкий. Хотя и была у него верховая лошадь, на маршах ею не пользовался. Шел со всеми.
— Командир — отец солдатам, им пример и образец, — подшучивал Яловой.
— А ты что думал, я, как «старая перечница», буду в карете на подушках выкачиваться? — Павел то ли сердился, то ли посмеивался.
Командиру полка полковнику Осянину было за пятьдесят, мучил его радикулит, вот и приспособил он для дальних передвижений пару лошадок и какой-то шарабанчик с мягким сиденьем. Яловой не находил в этом ничего зазорного. Сурганов не скрывал своего пренебрежения.
— Давно его пора
— А тебя на его место?.. Ты что, командиром полка хочешь стать? — допытывался Яловой.
— Если скажу «не хочу», поверишь?
— Может, и поверю.
— Ну и дурак! Кто же от папахи отказывается. Не всю же войну мне в комбатах ходить. Прочие-другие вон как пошли. На дивизии сели! А войну начинали ваньками-взводными.
— Придет время, выдвинут и тебя!
— Жди да погоди! А пока «старая перечница» на мне выезжает, а заслуги все себе. Выдвинет он! Тут гляди в оба, как бы не задвинул!
Странными казались Яловому эти разговоры Сурганова о должностях, о званиях, о власти. О том, кто кого поддерживает, у кого «рука» в штабе, кто кого «обходит», кто кого «подсиживает». Как в какой-нибудь канцелярии или довоенном учреждении.
— Ты что, с луны свалился, — обиделся Павел. — Война войной, а служба службой. Тебе что!.. Кончится война, ты шинельку с плеч, вновь в студенты определишься, а я армию бросать не собираюсь, я к ней костью прирос. Мне служить да служить, значит, должен я и о продвижении думать.
Яловой, посомневавшись, все же решил спросить у Сурганова: а что хотел бы он передать потомкам?
— На кой они мне! — Сурганов двинул плечами. — У меня и сродственников никаких. Ни отца, ни матери не помню, померли в голодный год. В детских домах вырастал. Потом на заводе. И прямо в армию.
Посмурнел. На дальнем пригорке за деревенскими избами засветилась колоколенка.
— А верно, что бы я такое сказал… Какие слова…
Что-то дрогнуло в его лице. В неясном свете оно смягчилось, подобрело.
— Мирно живите… Так это они и без меня будут знать. Хрен кому в драку захочется после такой войны. Мы на сто лет вперед за всех отвоюемся. Чтобы друг друга не обижали?.. Так это смотря какой человек. Иного гада не то что обидеть, а прижать так надо, чтобы дух из него вон… В коротких словах не скажешь…
Вдруг повернулся к Яловому, даже с шага сбился:
— Нет, всерьез, знаешь, что я сказанул бы… Если, значит, мне не дожить… Ребятки, — сказал бы я, — об Тоньке моей позаботьтесь. Может, сынок будет у нас. Если случится такое, человеком чтобы он вырос!..
Голос его прозвучал с затаенной страстью.
— Веришь, сына хочу, чтобы после меня росточек остался на земле. Кругом такое… А я… Я бы для него…
Сурганов рванулся, ушел вперед.
Глухая деревенская улица. Пыльные лопухи в ровике. Пригорок. Церковка. Сколько за ночь пройдут они таких деревень! Безымянных, неузнанных. Какие дороги пересекут, где остановятся…
Слышалось дальнее позвякиванье тележных колес, лошади с натугой брали подъем, возницы сонно покрикивали: «Но-о! Но-о!»
И вновь низинки, подернутые туманом. Тихие ветлы у пруда. Темная кайма дальнего леса. Дорога, пробитая людьми для связи и общения, а теперь служившая войне. Одной только войне.
— Нет, бабу понять невозможно… То есть с первого раза ее нипочем не раскусишь, — рассуждал Сурганов.
Кухня подоспела к завтраку, пар валил из открытого котла. Перед рассветом вздремнули. Перемоглись кое-как, а Павел успел и побриться. Одеколоном несло так, как будто он вылил на себя флакон «Тройного». Щеки запали, но в глазах
Девчонки посмеивались; одна из них, Клава, вдруг гибко повела плечом и, глядя почему-то на Ялового, притопывая одной ногой, выговорила-пропела:
Ой, военного любить Надо приготовиться. Сначала люлечку купить, А потом знакомиться!Озорновато помахала рукой и ушла с подругой вперед.
Сурганов толкнул Ялового:
— Видал, какая слава про нас идет! Это она где-то в деревне частушку подхватила.
Сурганов просвещал Ялового:
— Вот эта справа, высокая такая, у нее шрамик на щеке… Девка ничего из себя, можно сказать, нормальная, а по фронтовым условиям так и очень даже. Женькой ее зовут. Да ты что, ничего о ней не слыхал? Лопух ты, как я погляжу. Агитатор полка, санчасть рядом, парень ты вроде приметный…
В руках у Павла тонкий хлыстик из можжевельника. Он пощелкивал им по голенищам, поглядывал на девчонок из санитарной, которые то отставали, то вновь уходили вперед.
— Так вот Женька, если ты не знаешь, это самое… Как бы по-культурному выразиться… По медицине… Девушка! — коротко хохотнул. — Не вру. Им недавно осмотр был. И обнаружили, что это… Думаешь, она застеснялась? Черта с два! Погляди, какой павой выступает! Она себе цены не сведет. Знаешь, что говорит? Всю войну в девушках продержусь, а после войны на законном основании замуж выйду. Заметил, как перед ней все повертываются. Первая девка на деревне! Духи ей, конфетки дарят, цветы даже подносят. И все время под наблюдением. Если кто по грубости с ней, сразу заслон… Молодые парни, офицерики ваши из штаба сами девку оберегают. Как бы кто не испортил. Про это ты слыхал? А по-моему, это самая вредная девка. Сколько возле нее холостых парней в полной силе, а она хвост прижимает. На мирное время заманивает. Да на кой ляд ты тогда, когда баб будет полно, каких хочешь!.. Ты сейчас облегчи… Выбери по нраву. Это же полное неуважение к мужскому полу! Все же веры у меня нет, что к ней кто-нибудь не подберется, не уговорит…
Сурганов — к Яловому.
— Слушай, Алешка, может, ты бы ее, дуреху, уломал?..
— Тебе нравится, ты и действуй…
— А мне теперь без надобности… Я так, в общем рассуждении. У меня своя сударушка-забота… С этими движениями-наступлениями вторая ночь впустую… Переглянулись с Тонькой на рассвете, и все. Ничего более.
Про Тоньку Яловой слыхал от разных людей. Во всей дивизии, пожалуй, судачили о том, как Сурганов отбил себе ненаглядную. И от самого Павла слышал.
— Послали меня на учение в штаб армии: «Прорыв стрелковым батальоном с поддерживающими средствами укрепленной позиции противника». Я на разборе выступал, командующий меня заметил, похвалил. На крыльях лечу. Не успел за день домой в дивизию, на пересыльном каком-то пункте уговорились с ребятами ночевать. Пошли пристанище искать. Ткнулся в одну избу — глазам не поверил. Слева нары вдоль стены в два этажа, и на них вповалку сплошь… И вверху и внизу. Девки! Сапоги, юбочки, чулочки поснимали, поразвесили, шинельками прикрылись. Но шинелька не одеяло, сползает, глянул, у одной коленка светится. Такая хмарь на меня нашла. Одеревенел, с места не двинусь. А девкам и байдуже, как говорят хохлы, посвистывают себе, бормочут чего-то во сне.