Судьба чемпиона
Шрифт:
— Не беспокойся,— сказал Очкин, когда Грачёв, навьюченный сумками, проходил мимо.— Кружится голова. Ничего. Пройдёт.
В голосе Очкина, в тоне, каким он говорил, не было ничего от былой раздражительности. За время болезни, под ударами судьбы, он словно бы отмяк, оттаял и смотрел, и говорил как человек, только что вернувшийся из дальней и опасной дороги и теперь радующийся людскому теплу и привету. Он уже не дивился простоте и радушию Грачёва, его непонятному расположению к нему, Очкину; «такой он человек»,— сказал однажды Очкин и тем положил предел смущавшим душу размышлениям.
Надышавшись вольного воздуха, Очкин поднялся, прошёл в кабинет. Тут было чисто. И книги, и письменный стол — всё в порядке, всё так, как он задумывал много лет назад, приступая к строительству дачи. Только теперь на душе было пусто, и всё самое важное, чем он жил — работа, семья, планы на будущее — лопнуло, как мыльный пузырь, и даже следа от прежней большой и яркой жизни, казалось ему, не осталось. «Много ли он поживёт со мной?» «Он» — это Грачёв, большой и сильный человек, уверенно и смело идущий по жизни, дающий руку другим — ему, Роману, Юрию...
И всё-таки странный. «Мы будем много строить»,— сказал ребятам. На чужой-то даче!
«Пусть строит. Я его не обижу».
Мысль на мгновение унеслась вперёд, в будущее. Как разойдётся с Грачёвым? Костя вложил столько труда,— дом отстроил, и каждое деревце, каждый кустик посадил, вынянчил.
А зачем расходиться? Таких людей, как Костя, если встречают в жизни, то не бросают. Ему дадут квартиру, а сюда пусть ездит на дачу — всегда, всю жизнь. И когда женится — семьёй, с детьми. Чем же плохо? Да с таким-то человеком — горя не будешь знать.
И тут же корил себя: «Все я, я, о себе... Подумай о нем, о них — о других. Что ты за человек, Очкин!»
Тревожно, беспокойно становилось от таких мыслей.
Профессор, выписывая его, сказал: «Вам нужен свежий воздух, хорошее питание и положительные эмоции. О работе не думайте. Ваш организм сильно ослаб, два-три месяца нужно отдыхать».
Открыл окно и лёг на диван. Рядом на столике, украшенном яркой росписью хохломских мастеров, стояли магнитофон, проигрыватель. Нажми клавишу — польется музыка — любая, по желанию. Тоже мечтал и об этом. Но теперь ему хотелось тишины.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
За окнами дачи шумел холодный ноябрьский ветер, где-то далеко, словно под землей, падали и поднимались водяные валы — Финский залив с извечной яростью боролся со студёными ветрами — посланцами злой и далекой Арктики. Мощные заряды влаги валили на северный край нашей земли; весной и осенью дождь сменялся снегом: мокрый и липучий, шлепал он по лужам воды и грязи, но всё это за окнами и стенами дачи. Тут же, в просторных комнатах первого и второго этажа, раздавались веселые голоса людей, негромко лилась мелодия Глинки. И звон посуды, и смех Романа и Юрия: они весь нынешний день готовили угощения, а тут с нетерпеливым ребяческим задором, споря друг с другом и соревнуясь, накрывали праздничный стол.
Костя из своей комнаты звонил Галине. Он с того первого визита к ней на дачу два или три раза звонил ей, она говорила любезно и вроде бы охотно и сердечно, приглашала во Дворец спорта и на дачу, но Грачёв эти приглашения воспринимал как дань вежливости и всякий раз уклонялся от встречи. Слышал затаенную обиду в её голосе, тайный, скрытый упрёк и даже грусть, и жалобу, и мольбу, но не мог себе объяснить природу женских затаённых желаний. Пробовал говорить о Вадиме — не хотела слушать, тотчас же переменяла тему.
«Она меня любит. Что, если у неё любовь, а я, как дурак, гоню от себя эту мысль?»
Галя казалась ему совершенством, он испытывал к ней чувства, которым не знал названия. Слова «любовь» боялся: они неравны во всём. Слишком далекой и призрачной могла оказаться мечта о ней, если бы он забрал эту мечту в голову.
Любил он Ирину. Казалось, жизни без неё нет, а вот живёт, и — ничего. Без Гали тоже живёт, но сердце от тоски разрывается. И образ является не иначе как освещённый ярким светом, в блеске огней, в гуле нестихающих аплодисментов. Но это можно понять. Он и увидел её в момент необычный; тут не один только он, а и все, кто её видел, любовались ею. Да и как не любоваться гимнасткой, которая, как он узнал позже, получила серебряную медаль на первенстве Европы. Гимнасткой, о которой газеты наперебой писали: «Любимица... покоряет мастерством...» А одна газета сообщила: «Только досадная случайность помешала ей выйти на первое место». Но если бы статьи и заметки писал он, Грачёв, он ещё сказал бы о её обаянии, о том, как она хороша собой, и как прекрасны её лучистые, детски-простодушные и чуть-чуть насмешливые глаза. Всё так, всё так. Но мало ли на свете прекрасных женщин! И ещё больше девушек, свежесть и юность которых уже сами по себе притягательны. Недаром говорят в народе: «Руби сук по себе». Хорош бы он был, если бы вдруг воспылал к ней любовью да ещё объявил бы ей об этом. «Нет, нет, эту мысль надо теперь же выбросить из головы и не смешить белый свет».
И всё-таки он позвонил. Услышал её звонкий и как будто радостный голос:
— Константин Павлович! Здравствуйте! Я сразу узнаю вас. Долго не было вашего звонка. Нехорошо забывать друзей.
Ровно и спокойно льётся чудная, греющая душу речь.
— Вы, наверное, встречаетесь с женщиной и вам не до меня; я вас ревную. Смотрите, не надо обижать бедную, одинокую девушку, которая вас любит. Звоните только мне и приходите в гости только ко мне, а не то я пожалуюсь папе и он вызовет вас на дуэль.
— Я хотел пригласить вас на маленькое семейное торжество. Если вы желаете, заеду за вами.
— Прекрасно! А можно пригласить и папу?
— Конечно, конечно, мы все будем рады.
Грачёв завёл машину и поехал за Галей и её отцом.
Гостей было много; приехала Вера Михайловна и с ней Ирина. На «жигулёнке» подкатили — Варя и Саша Мартынов.
Галю не надо было представлять, её все знали, отца же её, человека с виду скромного и даже робкого, приняли тоже как своего, почти семейно близкого. Пожимая руки, он назвал себя:
— Василий Поликарпович.
Одет он был в серый костюм — недорогой, но добротный. И редкие светлые волосы, и приветливая улыбка — всё выдавало в нём человека простого, но вместе с тем внимательного и пытливого.
Галя в длинной обуженной юбке, на плечах накидка — белого меха, без воротничка и пуговиц. Пошла на кухню помогать женщинам.
Константин повёл Василия Поликарповича к себе в комнату.
Саша помогал ребятам накрывать стол, а Варя поднялась в кабинет к отчиму. В первую же минуту сообщила новость: