Судьба цивилизатора. Теория и практика гибели империй
Шрифт:
Люди стали вкладывать большой смысл во второстепенные предметы, стали противопоставлять: что лучше — честь или деньги; деньги или удобство. Происходит вырождение ценностных систем. Современному мышлению внушено, что комфорт и удобство, техническая ловкость есть сами по себе ценность. Но если вы придете в храм и спросите муллу, раввина, православного батюшку, является ли комфорт человеческой ценностью, можем ли мы судить по наличию стиральной машины о качестве общественного устройства и уровне жизни? Он вам ответит: нет.
Я: Хорошо, что я не хожу в церковь и не задаю глупых вопросов. Никто не мешает мне наслаждаться комфортом.
Дугин: В том-то и дело. Вы — дитя эпохи. Современность, Просвещение начались с чего? С того, что Бога нет, религия — сказки, есть только то, что человек физически может ощутить. А вот когда человек эвакуирует, элиминирует метафизику, говорит, что это его больше не интересует, тогда стиральная машина действительно является для него важным критерием. Поэтому для современности стиральная машина, комфорт и удобство — реальная ценность. А для традиции нет, вообще не ценность.
Я: Эмансипированные женщины будут недовольны. Ведь удобнее с машиной, чем со стиральной доской.
Дугин: Мало ли, что удобнее! Удобнее ходить без штанов, удобнее не соблюдать супружеский долг и пост. Удобнее быть животным.
Я: А у вас самого стиральная машина есть?
Дугин: Есть. Но для меня это не ценность! Я езжу на автомобиле, звоню по мобильному телефону, но для меня это все не ценность.
Я: Хорошо устроились. Вы говорите: я лично все это иметь буду, пусть дальше ребята изобретают, но я буду иметь все эти материальные блага не как ценность! А у вас отниму!
Дугин: Да. Потому что это не сакральные ценности. Сакральное — когда человек сосредотачивается в себе, сталкивается с опытом собственной души и, соответственно, души мира…
Я: Простите, я тоже имею стиральную машину не как ценность, а исключительно для стирки, наверное, я тоже очень духовный человек, но, тем не менее, не понял последней фразы: что такое «опыт души мира»? Вы не могли бы попонятнее изложить нам, людям Просвещения?
Дугин: То, что вы у нас отняли в эпоху Просвещения и чего теперь нет в Современности. Опыт души — это когда человек сталкивается с тем, что…
Здесь я на время прерву катоновские вопли и вернусь к ответу Дугина на мой вопрос чуть позже, когда будем подробнее говорить о перерождении римлян под влиянием Ренессанса и разрушении Карфагена. (Перерождение — это перепрограммирование, изменение ментальных установок, перемена самоощущения и ощущения мира, поведения, представлений о собственной идентичности…)
А сейчас завершим наконец бесконечный рассказ о переломном времени и о том, какую роль в нем сыграли очеловеченная Традиция (Катон) и очеловеченная Современность (Сципион).
Карфаген должен быть…
Уничтожить и унизить Сципиона Катону не удалось. Удалить из политики и из города — вполне. Но семена, брошенные Сципионом во влажную почву Ренессанса, проросли. Катон полол эти сорняки Современности всю свою жизнь. А жизнь у него, в отличие от жизни Сципиона, была долгой и полной сил (помните, в 80 лет женился на 15-летней). Он был окружен большим почетом — практически как Солженицын, которого все бесконечно уважают, но давно уже никто не слушает.
Катон пережил всех своих друзей и врагов. Он пережил даже своего любимого сына Марка. (Кстати, миллионер Катон похоронил сына по самому дешевому разряду.) Катон остался один. Совсем один. Да, он победил почти всех своих врагов. Персональных. Но теперь вокруг одинокого старика возвышалась густая буйная поросль нового времени. Эллинизм, ненавидимый Катоном, пророс в головах молодого поколения, и Катон с грустью следил за закатом той эпохи, которую так любил. Как и Дугин, он чувствовал себя проигравшим.
Почти все самые известные нам яркие и красивые фигуры того времени — поэты, полководцы, политические деятели — помечены любовью к эллинской культуре. Дух эллинизма навсегда поселился в Риме. А идеи аскезы, проповедуемые старым пердуном, отчего-то не нашли понимания в умах ни у лучших, ни у худших представителей Рима. Зато другая идея Катона засела в умах римлян, как гвоздь…
После блестяще выигранной Второй Пунической войны Рим ввязался в азиатскую кампанию, разбил царя Антиоха и стал уже фактически полновластным правителем Средиземноморья. Между тем Карфаген постепенно оправлялся от поражения. Ему было запрещено держать большую армию, и все деньги город вкладывал в реальный сектор экономики, отчего богател не по дням, а по часам. Чем не жизнь?
А тем, что другу покойного Сципиона нумидийцу Масиниссе не давал покоя богатый город. И он постоянно совершал разбойничьи набеги на территорию Карфагенской республики. Карфагеняне, которые по договору не могли начинать войну без санкции Рима, засыпали римский сенат жалобами на бесчинства Масиниссы. В Риме колебались: Масинисса поступал несправедливо, но он был твердым союзником Рима. А Карфаген — враг. Тем более хитрый Масинисса постоянно слал в Рим докладные, предупреждающие о том, что карфагеняне замышляют недоброе и втайне готовятся к реваншу. Скорее всего, он не сильно кривил душой, поскольку партия демократов в карфагенском сенате действительно бредила реваншем. А кто бы не бредил после двух унизительных Версалей?
Римское посольство, которое приехало в Карфаген разбираться с ситуацией, возглавлял 80-летний сенатор Марк Порций Катон.
Карфаген потряс его. Он ожидал увидеть униженный бедный город, но богатство перло в Карфагене из всех щелей. С тех пор в башку Катона втемяшилась знаменитая фраза, прописанная во всех учебниках: «Карфаген должен быть разрушен». Эту фразу Катон, как вы помните, твердил в конце каждого своего выступления в сенате, чему бы оно ни было посвящено.
Менее известна фраза другого сенатора: «А я считаю, что Карфаген должен существовать»! Этот человек вскакивал и произносил свою фразу каждый раз, когда изо рта Катона вываливалось требование о разрушении Карфагена. Сципиона к тому времени уже не было в живых, но идейные продолжатели его дела остались. Вот они-то и защищали Карфаген.