Судьба генерала
Шрифт:
— Господи! Да ведь это Сулейман-хан! — завопил он и пополз на четвереньках в сторону.
Сам же главарь бандитов закричал:
— А ну, Муравьёв, выходи, шайтан тебя задери, нечего прятаться за чужими спинами, вынимай шашку и давай сразимся! Или ты надеешься, что Тачмурад тебя защитит?
— Я уже давно с шашкой в руках, паршивый убийца, — спокойно ответил Николай, — и она в крови твоих бандитов.
Он вышел вперёд.
— Ну наконец-то ты в моих руках! — прорычал Сулейман-хан и бросился на русского офицера.
Туркмен явно спешил: люди Тачмурада уже завязали бой у него за спиной. Но коса нашла на камень. Николай фехтовал
— Алла, алла! — завизжал Сулейман-хан и бросился на русского офицера.
Николай успел отвести коварный боковой удар шашкой, почувствовал, как сталь кинжала ожгла плечо, и сам быстрым, уверенным движением левой руки, как на медвежьей охоте, воткнул кинжал снизу под рёбра бандиту. Длинный клинок по рукоять вошёл в тело Сулейман-хана, располосовав сердце. Туркмен зашатался и упал. И тут рядом с ним возник огромный Тачмурад в высокой папахе и развевающейся бурке. Он взмахнул рукой — и голова Сулейман-хана покатилась по гладкой, выветренной каменной поверхности. Тёмная кровь, хлеставшая фонтаном из перерубленной шеи, смешалась с пустынным загаром на скале.
— Пусть его чёрная душа поскорей попадёт в ад, а тело будет расклёвано птицами! — воскликнул Тачмурад, бросая шашку в ножны.
Николай только сейчас почувствовал, как по плечу и груди струится кровь. Он слегка покачнулся и присел на груду камней, положив рядом с собой шашку и кинжал.
— Вы ранены, ваше высокоблагородие? — воскликнул появившийся рядом с ним Петрович. — Давайте я вас перевяжу.
Армянин ловкими мягкими руками стал расстёгивать офицерский сюртук Николая.
— Ты из какого колодца вынырнул, Шайтан-Петрович? — воскликнул, весело хохоча, Тачмурад.
Ему вторили воины, быстро окружившие их.
— Ну сколько можно издеваться над бедным человеком? — вопрошал Петрович, перевязывая Николаю довольно глубокую рану в плече. — Ох, люди! Ох, люди! — качал он своей лысой головой.
— А теперь я могу сказать, нисколько не преувеличивая: «Палван гельды!» — «Богатырь пришёл!» — воскликнул Тачмурад, обнимая русского офицера. — Ты, Николай-джан, — настоящий богатырь! Тебе и хана удалось заставить плясать под свою дудку, и этого своего смертельного врага убить своими руками. А теперь ты попал в мои руки, и я уж тебя не отпущу, пока ты не посетишь моё становище. Там в моей юрте ждёт не дождётся моя молодая жена Гулляр угостить нашего дорогого гостя. — Робин Гуд пустыни повернулся к столпившимся вокруг людям, сопровождающим Муравьёва. — Вы все мои гости!
Целую неделю отдыхал и лечился Николай в ауле у Тачмурада. Гулляр и вправду знала ещё дедовские рецепты целительных настоев из трав, и рана Муравьёва вскоре затянулась. Как только он смог сесть на коня, посольство вновь двинулось в путь. Его до самой кромки моря провожали могучий Тачмурад и дочь пустыни красавица Гулляр, также уверенно управляющая конём, как и караваном верблюдов три месяца назад.
Вскоре Николай попал в крепкие руки майора Пономарёва. Максим Иванович аж прослезился, когда увидел живым, правда не очень здоровым, Муравьёва. И теперь уже гвардейскому капитану не казалось страшным вновь окунуться в тёплый круг приятелей Максима Ивановича.
А в то время как Муравьёв стойко переносил гостеприимство бакинского общества, каймакам Мирза-Безюрг, получив подробные вести из Хивинского ханства, с ужасом думал: что же он доложит кровожадному Аббас-мирзе? Оставалась только одна надежда на Сулейман-хана. Ведь должен же он в конце концов подстеречь проклятого русского! Без его головы к шахзаде лучше было не показываться. И вот однажды утром невозмутимый чёрный слуга внёс к Мирзе-Безюргу, пьющему утренний кофе, кожаный мешок.
— Это прислали вам из Хорасана, — проговорил с поклоном невольник.
— Вынимай, вынимай! — прокричал обрадованный каймакам. — Аллах услышал мои молитвы!
Раб распутал ремни, плотно перевязывающие горловину мешка, наклонился, и к ногам Мирзы-Безюрга подкатилась отрубленная человеческая голова. Каймакам вгляделся и онемел: на него смотрел круглыми мутными глазами Сулейман-хан, скаля по-волчьи зубы. Шахский сатрап дёрнулся и лишился чувств. Когда пришёл в себя, половина его старческого тела не двигалась. Не прошло и месяца, как его старший сын принимал поздравления: он стал каймакамом и ближайшим советником Аббас-мирзы, не удостоившего даже посещением могилы своего воспитателя и верного слуги Мирзы-Безюрга.
А Николай Муравьёв пожинал плоды прежних усилий. После доклада Ермолову и подготовки отчёта о посольстве и экспедиции он отправился в Петербург для встречи с царём. Прошло всего шесть лет с того грустного момента, когда бедный поручик, получив от ворот поворот у адмирала Мордвинова, не захотевшего отдать свою дочь за бедного дальнего родственника, покинул столицу. А теперь уже полковник Николай Муравьёв въезжал, что называется, на белом коне, как победоносный триумфатор, в Санкт-Петербург. Самые прекрасные и знатные женщины Северной Пальмиры жаждали заполучить отважного воина и дипломата к себе в гости, на светский вечер в свой салон. Иностранные дипломаты не отходили от Николая, внимательно слушая его рассказы о Хивинском ханстве и народах пустыни Каракумы, пересылая спешными депешами содержание их беседы со знаменитым Муравьёвым. В иностранных столицах одни восхищались, другие тревожились: Россия явно устремилась на Восток. А ведь теперь именно там завязывались международные узлы противоречий великих европейских держав. И всю оставшуюся жизнь Николай Николаевич Муравьёв принимал самое активное участие в их распутывании, отстаивая интересы России как военный, дипломат и учёный-специалист по Востоку. После выхода своей книги о хивинской экспедиции, тотчас переведённой на основные европейские языки, он был признан одним из авторитетнейших востоковедов не только в России, но и в Европе. Своими дальнейшими успехами на этом поприще Николай Муравьёв упрочил всеобщее мнение.
А теперь он, как всегда полный чувства собственного достоинства, шагал по коридорам Зимнего дворца. Его ожидал приём у императора всероссийского Александра Первого.
За прошедшее после войны 1812 года время царь располнел, полысел и стал ещё хуже слышать. Но вести себя ласково с подчинёнными не разучился. Император обнял Николая, тепло поблагодарил за верную, отважную службу.
— Ну и как вас принимали после того, как освободили и видели в вас доверенную особу? — спросил он мягко улыбаясь.