Судьба начертанная кровью
Шрифт:
Чтобы она могла использовать ее для укрепления моей репутации. Что на самом деле означало укрепление репутации Снорри, ибо я служила его воле.
– Я не могу рассказать тебе ничего такого, чем не поделились бы другие.
Она нахмурилась.
– Ты уверена?
Во мне поднялось раздражение от того, что она настаивает на своем, и резкие слова подступили к горлу. Я быстро кивнула, прежде чем они успели вырваться, и прикусила язык.
Стейнунн поднялась и склонила голову.
– Сегодня я буду петь для нашего народа, и было бы хорошо, если бы
В моем самообладании образовались трещины, и мой нрав вырвался наружу.
– Я знаю, что произошло, Стейнунн. Я не получила удовольствия от пребывания там и не получу удовольствия от того, что увижу это снова, так что прошу простить мое отсутствие.
Скальд кивнула и направилась к двери. Но вместо того, чтобы позволить мне снова погрузиться в меха и страдания, она остановилась.
– Я пережила трагедию, которая стоила мне почти всего, чем я дорожила, так что я понимаю твое горе и желание избежать любого напоминания о нем. И все же, хотя моя песня тебе не понравится, я считаю, что тебе нужно увидеть, чему были свидетелями все те, кто тебя окружает, и почему они относятся к тебе так, как относятся.
Не сказав больше ни слова, Стейнунн ушла, закрыв за собой дверь.
Я еще долго стояла, глядя на деревянные доски, и мои ноги так замерзли, что начали болеть. Но вместо того чтобы снова забраться на кровать, я быстро умылась водой, которую принесла служанка, а затем надела чистое платье. Я сняла завязки с косы и расчесала пальцами длинные волосы, распустив их по спине.
Дверь скрипнула, когда я открыла ее, и я вздрогнула, хотя и не совсем понимала, почему. Возможно, потому, что я не была уверена, действительно ли готова снова выйти в мир и хотела сделать первые шаги незаметно. Выйдя наружу, я захлопнула дверь и чуть не выпрыгнула из кожи, когда краем глаза заметила темную фигуру.
– Бьорн, - пробормотала я, сердце бешено колотилось.
– Фрейя.
Бьорн стоял, прислонившись к стене, а у его ног лежал аккуратно свернутый тюфяк и полупустая чаша с водой. Я тяжело сглотнула, осознав, что все это время он был за моей дверью.
– Пожалуйста, скажи мне, что ты не спал здесь.
Он пожал плечом.
– Мой отец беспокоится о твоем благополучии.
Я впилась зубами в нижнюю губу, потому что знала, что это беспокойство не столько о том, что могут сделать другие, сколько о том, что могу сделать я сама.
– Я в порядке.
Его челюсть сжалась, зеленые глаза буравили меня, пока я не отвела взгляд. Но не раньше, чем я заметила темные круги под глазами, небритые щеки и помятую одежду. Я не могла сказать, оставался ли он здесь все то время, что я пряталась в комнате, но у него определенно не было времени позаботиться о себе
– Стейнунн сообщила мне, что мой брат и Ингрид приехали в Гриндилл, - выпалила я, желая покончить с молчанием.
Бьорн фыркнул.
– Это правда. Они приехали с Илвой и остальными из Халсара.
– Это Снорри приказал ему приехать?
– Меня охватило беспокойство,
– Нет.
– Он резко тряхнул головой, с явным раздражением.
– Твой брат-идиот заплатил лекарю, чтобы тот вылечил ему ногу, а потом пришел просить, чтобы ему позволили вернуться в боевой отряд. Мой отец согласился на это в награду за успехи, которых ты добилась.
Гейр сам решил приехать в Гриндилл? Привез сюда Ингрид по собственной воле?
Волна гнева прокатилась по моим венам от его полнейшей глупости.
– Где он?
– Наслаждается плодами твоих трудов, я полагаю.
– Бьорн оттолкнулся от стены.
– Я отведу тебя к нему.
Он повел меня в большой зал, и хотя я, вероятно, уже проходила этот путь, когда мне предоставили комнату после битвы, ничто не показалось мне знакомым. Мой взгляд скользил по богатствам, которые Гнут накопил за время своего правления, резной мебели и толстым гобеленам на стенах - все это теперь принадлежало Снорри. Как подобает конунгу.
– Уже прибыли присягнуть ярл Арме Гормсон и ярл Ивар Рольфсон, - сказал Бьорн, нарушив молчание.
– За ними последуют другие, особенно когда Стейнунн начнет путешествовать по Горным землям, распространяя слухи о твоей - он заколебался - боевой славе.
Скорее, о бесславии.
– Стейнунн хотела, чтобы я послушала, как она поет, - сказала я, гадая, был ли Бьорн одним из тех, с кем она разговаривала, была ли часть истории рассказана им.
– Я отказала ей.
Он ничего не ответил, но я чувствовала на себе его взгляд, когда мы вышли из большого зала на улицы города.
Поврежденные здания почти не ремонтировались, все усилия были направлены на заделку дыры, которую я проделала в стене. Десятки мужчин и женщин трудились над заменой обугленных бревен, даже дети помогали им, маленькие фигурки бегали туда-сюда. Все были заняты своими делами, но каждый останавливался, чтобы посмотреть, как мы с Бьорном проходим мимо, и я чувствовала их настороженность, как будто это было осязаемо, но ни один из них не рискнул посмотреть мне в глаза.
Тошнота скрутила мои внутренности, потому что это было то, от чего я пряталась.
Осуждение.
И это было несправедливо. Наш народ был жестоким, и то, что я сделала, было не хуже того, что сделал любой из здешних воинов. Бьорн, вероятно, убил больше людей, чем мог сосчитать, но никто не смотрел на него так, словно ожидал, что он отрубит им головы за то, что они на него смотрят.
– Эта стена сама себя не восстановит, - прокричал Бьорн.
– И я думаю, никто не желает, чтобы в ней была дыра, когда наши враги подойдут к воротам!
Все повиновались, но я все равно чувствовала, что они наблюдают за мной искоса, словно боясь полностью отвернуться.