Судьба по-русски
Шрифт:
— И все же: как быть с «г»?
— Актеры, играя Ленина, картавят и — ничего.
— Так Ленин не слышит, как его копируют. А мой услышит и увидит. Значит, если что случится, то вы в сторонке, а я?
— Молодец, правильно понимаешь. Ты — художник, ты и твори. А я — чиновник.
Посерьезнев, Ёрмаш подошел к рабочему столу, стал набирать телефонный номер. Заговорил.
— Привет!.. Слушай, у меня сейчас Евгений Матвеев. Нервничает мужик… Не мог бы ты его принять, поговорить?.. — Он долго слушал, что ему отвечали в трубке. Потом: — Спасибо, Женя, тезка будет у тебя. —
— Да поймите! Играть-то нечего!..
— У тебя хоть что-то есть, а вот у Ланового и Авдюшко (они играли соответственно Гречко и Конева. — Е.М.)и того нет…
Ждать приглашения в здание ЦК пришлось недолго.
Евгений Матвеевич, милый, обаятельный человек, принял меня приветливо. Разговор завязался сразу и непринужденно, может, потому, что мой собеседник любил искусство и хорошо знал, как идут в нем дела. После чая и номенклатурных сушек хозяин кабинета спросил:
— Что мучает вас? Чем могу быть полезен?
— Если бы мне довелось играть большую роль, — признался я, — то распределил бы черты характера, привычки, эмоциональные особенности своего персонажа по длине роли. Тогда можно было бы надеяться на получение объемного, многогранного образа. А в данном случае — роль эпизодическая. Стало быть, как мы, актеры, говорим, надо попасть в десятку. То есть выявить в персонаже главную особенность его характера и наиболее ярко воплотить ее. Так вот, каким прилагательным вы определите Леонида Ильича?
Евгений Матвеевич ответил не задумываясь:
— Добрый! Поверьте, очень добрый человек. Это и есть главная черта его характера.
Его определение легко ложилось на текст роли в сценарии Ю.Н.Озерова.
— Но как, в чем проявляется его доброта? — допытывался я.
— Пожалуй, в сентиментальности, острой чувствительности.
Я вспомнил эпизод из одного телерепортажа. Тогда Брежнев приехал на Малую Землю и с гурьбой сопровождавших его лиц подошел к колодцу. Внимательно взглянув на него, сказал: «Помню, здесь во время войны меня поила из ведра девушка». Кто-то из челяди обратил внимание вождя: «Вот эта девушка, Леонид Ильич!» Брежнев, посмотрев на седую женщину, резко отвернулся от кинокамеры… Но слезы в его глазах все же можно было заметить…
Самотейкин рассказал, как Леонид Ильич безотказно помогал своим знакомым, сослуживцам, как болезненно переживал смерти соратников.
— Хотите взглянуть на его рабочий кабинет? — вдруг предложил Евгений Матвеевич.
Отказаться от возможности увидеть то место, откуда вершатся судьба, жизнь страны, общества, было просто немыслимо. Говорят же, что по жилищу, по рабочему месту можно определить суть человека.
Вошли в приемную. Молодой человек, очевидно дежурный секретарь, сидел у телевизора: передавали хоккейный матч сборных Канады и СССР. Любопытная деталь: работал маленький черно-белый аппарат, а большой цветной молчал. Я спросил, почему так. Секретарь безнадежно махнул рукой: «Да ну, барахлит…»
«Ничего себе, — подумал я, — и тут, значит, барахлит!..»
Перешагнув порог кабинета Генерального секретаря, я изумился: кабинеты некоторых художественных руководителей творческих объединений «Мосфильма» пошикарнее и побольше будут. Здесь же на стульях, стоящих вдоль стен, лежали стопки книг, подшивки газет и журналов, какие-то диаграммы. На столе кроме бумаг — кусок руды, подшипники, большой и малый, металлическая трубка… Самотейкин заметил мое замешательство.
— Вы, как и все зрители, чаще всего видите Леонида Ильича в кремлевских апартаментах, где он принимает высоких гостей. А здесь он работает.
Обратив внимание на двухтомник воспоминаний Жукова, я попросил разрешения полистать книгу. Обнаружив бумажные закладки, спросил:
— Кто вложил?
— Закладки мои. Леонид Ильич попросил найти у Жукова подтверждение его тезисов для доклада. Я нашел и отметил. А это, — Самотейкин показал на тонко начерченный карандашом кружок, — поставил он.
Присели на свободные стулья. Я попытался как можно деликатнее спросить, почему в кабинете, мягко выражаясь, такой беспорядок. Что, хозяин не бывает здесь или он неряха?
Евгений Матвеевич, как мне показалось, даже обиделся на меня за столь непочтительное мнение о шефе.
— Что вы… Никому не разрешается даже притрагиваться к вещам. Уборщица, вытирая пыль, всегда аккуратно водружает предметы на те же места, ставит их в том «беспорядке», к которому привык хозяин. А память у него отменная. Мало того что он многие стихи Есенина читает наизусть, и, кстати, хорошо читает, он и в быту аккуратен, все помнит. На днях спросил: «Куда ластик подевался? Он лежал здесь…»
— Так, — пробубнил я как бы про себя. И в лоб задал вопрос: — Такой Леонид Ильич хороший… А какой он злой?
— Злым я его никогда не видел. Но если он в крайнем возбуждении, в гневе… О!..
— Бывает такое?
— Случается…
Я понимал, что эти качества его темперамента мне применить не придется — отсутствует такой материал в роли. Но на будущее, чего доброго, может и сгодиться…
Так, по крупицам, по крохам собирал я «досье» на человека, которого мне предстояло воплотить, пусть и в эпизодической роли, на экране.
Директор одного из творческих объединений «Мосфильма» Агеев, узнав о моих терзаниях, сказал однажды:
— Слушай, Матвеев, может, я тебе в чем-то помогу. — Он вытащил из портмоне истертый листок пожелтевшей бумаги и, осторожно дотрагиваясь до него, развернул. — Вглядись!..
В глаза бросилась подпись: «Полковник Л.Брежнев». Агеев заметил мой жадный интерес к документу. Сам оживился и не без гордости поведал:
— Я служил в Восемнадцатой армии под началом Леонида Ильича. И вот однажды мы пришли с приятелем к начальнику политотдела Брежневу с предложением съездить в Сочи. Он спросил: «Зачем?» Мы, конечно, то да се, мол, надо проверить работу наших госпиталей… «Сколько надо?»— спросил он. Мы говорим: «Ну, два дня». А он: «Для работы двух дней много, а для девок мало. Просите три!»