Судьба зимней вишни
Шрифт:
– Не относится, – согласилась я, в душе в очередной раз поражаясь Инкиной пронырливости.
Вот такая у меня подруга! Ради хорошей статьи лезет в подвал с бомжами. Сколько у нее в таких подвалах курток осталось, не перечесть. За них после каждого такого рейда ни одна химчистка не берется, приходится выкидывать. А пару лет назад недалеко от нашего города на железной дороге взорвалась бочка с какой-то химической гадостью. Инка рванула туда в двадцатиградусный мороз и вместе с фотоаппаратом пролезла в самое пекло. После этого ее новенькую дубленку пришлось выкидывать – она прогорела
– Алиса, ты меня не слушаешь, – упрекнула подруга, – я же тебе про Сашку Мехова рассказываю!
– Извини, – очнулась я. – А кто он такой, этот Мехов?
– Следователь, который ведет дело об убийстве Петровича.
– Такой противный, с рыжими усами? На таракана похожий?
– Да ну тебя, опера от следователя не отличаешь, лохушка необразованная.
– Не все такие подкованные, как ты. И что этот твой Мехов тебе рассказал?
– Он как раз вчера имел беседу с коллегами твоего Петровича.
– Какими коллегами?
– Балда ты, Алиска! Кто мне рассказывал, что Петрович в охранной конторе работал?
– Я.
– Ну, так в этой конторе и другие охранники есть. С ними Мехов и разговаривал. Они ему рассказали, что Петрович был человеком замкнутым, но на одном из дежурств поведал, почему так скоропалительно из армии уволился и в родной город вернулся.
– Ну? – сделала стойку я.
– А потому, что вышла у него там крайне неприятная история с его начальником, полковником Коваленко.
И дальше Инуся поведала мне совершенно потрясающую историю. Мой Петрович, полковник Александр Корчагин, назначенный заместителем командира части в некоем неизвестном городе, с первых дней понял, что в части царит суровая дедовщина.
«Старики» заставляли «молодых» не только выполнять за себя всю самую тяжелую и грязную работу, не только «воспитывали» в туалете, но и методично отбирали деньги. Мзда взималась регулярно и беспощадно. Часть средств тут же уходила на выпивку, сигареты и девочек, но все остальное в ближайшем обменнике переводилось в доллары и раз в месяц сдавалось командиру части полковнику Коваленко.
Тот жил припеваючи, а прикормившие его вояки не вылезали из увольнительных, получали доппайки и могли совершенно безнаказанно распускать руки. Честный Петрович решил с этим бороться. Для начала он пришел к командиру для мужского разговора и попросил добровольно прекратить порочную практику. Полковник Коваленко рассмеялся ему в лицо.
Петрович пытался поговорить с младшими офицерами, но те посоветовали ему не влезать не в свое дело и тут же настучали Коваленко. Тот для острастки лишил своевольного заместителя премии.
Петрович решил не лезть на рожон и пару месяцев терпел порядки в части, утешая себя тем, что слово командира – закон. Но в скором времени повесился один из новобранцев. Не выдержал издевательств и удавился на ремне в туалете. На родину парню отправили телеграмму, что он скоропостижно скончался от панкреатита, болезни поджелудочной железы.
О гибели сына родителям сообщили только на седьмой день. Пока
Однако с этим Петрович смириться уже не смог и, дождавшись, пока Коваленко уехал по каким-то своим начальственным надобностям в Москву, учинил крутую расправу над самыми распоясавшимися «дедами», виновными в гибели парнишки. Возвратившийся Коваленко в очередной раз приказал полковнику Корчагину не лезть не в свое дело. Вот тогда-то Петрович и отправился в военную прокуратуру и написал заявление.
Скандал был громким, но локальным. Уголовного дела заводить не стали, но вместо ожидаемых генеральских погон Коваленко получил приказ отправляться на пенсию. Все ждали, что после его увольнения место командира части займет Корчагин, однако тот неожиданно тоже подал рапорт об увольнении и спустя два месяца уехал в неизвестном направлении. Сказал, что не может служить в такой армии, где вешаются избитые вусмерть солдаты и никто не несет за это никакого наказания.
У меня растет сын. И когда я думаю о том, что через шесть лет (а это так немного) ему может угрожать армейская служба, я становлюсь невменяемой.
Да простит меня родина, но я не хочу отдавать ей сына. У нее таких, как он, много. А у меня один. И, как бы это помягче выразиться, я в этом вопросе родине не доверяю.
Не заслужила она моего доверия. В Инкиной газете я раза два в месяц читаю статью об очередном солдатике, покончившем жизнь самоубийством, умершем от побоев, исчезнувшем при непонятных обстоятельствах.
После встречи с матерью, потерявшей сына, Инка напивается в зюзю, хотя вообще-то не пьет. А тут приезжает домой, молча проходит в ванную комнату, залезает в горячую воду (практически в крутой кипяток), ставит на край ванны литровую бутылку мартини, пьет и ревет.
А потом вылезает пьяная и обмазывает соплями Настену, благодаря судьбу за то, что у нее, Инки, девочка.
Мне судьба в этом вопросе легкого пути не уготовила (во всех остальных, впрочем, тоже): у меня мальчик, поэтому я частенько думаю, как именно буду вскоре бороться с родиной. В честном бою она, подозреваю, все равно останется в выигрыше, поэтому придется врать и обманывать. Ради Сережки я на это готова.
Кстати, Лелька, у которой Максиму до армии на год больше, уже тоже озабочена этой проблемой. Правда, у нее путь решения определен. «Пересплю со всем военкоматом, – бодро говорит Лелька. – Глядишь, кто-нибудь его призывную карточку и потеряет».
Слушая Инкин рассказ, я представляла себе Петровича. В этом был он весь: честный, прямой, не способный на несправедливость и притворство. Правда, тут я очень своевременно вспомнила, как он обошелся со мной, и слегка остыла от переживаний.