Судьба. Книга 2
Шрифт:
Карандаш сломался на четвёртый день.
В поисках нужного человека Худайберды-ага зашёл в мектеб [25] . Несколько стариков, собравшихся для послеполуденного намаза, ожидали, сидя у глинобитной кельи. Чуть поодаль разговаривала группа дайхан помоложе.
Худайберды-ага поздоровался и спросил, не знает ли кто Эсена Чары-оглы.
— Это я, — отозвался один из дайхан.
— Ты продал свою делянку на канале?
— Что было делать, яшули? Пришлось продать.
25
Мектеб —
— Где воду возьмёшь для полива?
— Аллах знает, я не знаю…
— Умные люди тоже знают! Вот бумагу написали приставу, чтобы им воду дали. Тут и твоё имя стоит. Не хочешь, чтобы дети от голода плакали, — ставь печать своего пальца вот в этом месте!
— Ай, яшули, благослови вас бог! — обрадовался дайханин. — На такой бумаге два пальца приложить можно! — И он протянул руку Худайберды-ага.
Тот поплевал на палец и стал тереть его карандашом. Но палец оставался чистым. Окружившие их любопытные с сожалением заговорили:
— Не пристаёт ничего!
— Не хочет аллах, чтобы Эсен воду получил!
— Он же за воду деньги взял! Аллах знает.
— За такие деньги только джиназу [26] по себе заказать у муллы — и то откажется, скажет, что мало!
— Не везёт, яшули, Эсену!
— Сломались чернила! — сказал Худайберды-ага. — Нож надо!
Кто-то притащил огромный нож, но он оказался тупым. Одни из парней побежал за острым ножом. В это время к дайханам подошёл мулла.
26
Джиназа — заупокойная молитва.
— Вот у нашего муллы есть острый ножичек.
— Он им калам [27] затачивает.
— Дайте нам свой ножичек, мулла-ага! — попросили дайхане.
— Зачем он вам? — поинтересовался мулла.
— Сухие чернила резать будем!
Мулла взял из рук Худайберды-ага карандаш, повертел его, пренебрежительно протянул обратно:
— Ничего здесь нет. Даже дырки в середине нету. Я могу дать вам свой запасной калам, если нужно для благого дела. А это — просто оструганная палочка.
27
Калам — тростниковое перо.
Худайберды-ага обиделся:
— Какая палочка! Внутри у неё — сухие чернила!
— Не говорите пустых вещей, которых не понимаете, — важно сказал мулла. — Сухие чернила не пишут.
— Эти чернила пишут! Если их намочить, они становятся, как ваши. Только ваши — чёрные, а эти — зелёные. Вот посмотрите, сколько печатей эти чернила сделали!
Взглянув на отпечатки пальцев, мулла поспешно спрятал вынутый было ножичек.
— Это не чернила, — сказал он. — И цвет у них отвратительный, совсем зелёный цвет. Кто знает, из чего их делают русские. Возможно в их составе есть что-то богопротивное, и писать ими арабские письмена —
— Это вам — грязное! — сердито сказал Худайберды-ага. — А когда вы едите русский сахар и русские конфеты, вы не думаете, из какого состава их делают! Сахар сладок для вас, а эти чернила сладки для бедняков.
Вернулся парень, бегавший за ножом. Подошёл любопытствующий азанчи [28] . Очиняя карандаш, Худайберды-ага ворчал:
— «Богопротивные чернила!..» Они для бедняков слаще мёда, слаще материнского молока! Всё можно грязным назвать, если не понимаешь! Грязное то, что приносит горе человеку, а эти сладкие чернила приносят радость!
28
Азанчи — прислужник при мечети, выкликающий азан — призыв к молитве.
Азанчи осторожно взял карандаш из руки Худайберды-ага, лизнул его. Наиболее любознательные тоже начали пробовать карандаш на язык, передавая его друг другу. Азанчи вдруг сморщился, плюнул зелёной слюной:
— Тьфу!.. Горечь хуже желчи!.. Тьфу!
Глядя на его позеленевшие губы, дайхане расхохотались. Те, которые пробовали карандаш на язык, тоже стали отплёвываться. Послышались шутки:
— Нашему мулле не надо теперь чернил?
— Суй калам в рот к азанчи — и пиши!
— У тех тоже рты чернильницами стали!
— Наймитесь к мулле чернильницами, эй, вы!
— Вот его возьмите, мулла, у пего во рту чернил больше!
Мулла рассердился. Неодобрительно глядя на Худайберды-ага, который мазал карандашом палец Эсена, сказал азанчи:
— Собирайте правоверных на молитву!.. А вы, которые лизали богопротивные чернила, нарушили святость омовения! Идите, отмойте свои рты от краски и заново совершите омовение!
Дайхане смеялись.
Худайберды-ага, вернувшись в дом Сергея, принёс на одиннадцать подписей больше, чем было фамилии в заявлении.
Ранним утром во дворе канцелярии Уездного комиссара, бывшего пристава Шубина, стали собираться люди. Здесь были и те, кто подал прошение, и просто пришедшие из чувства солидарности. Отворачиваясь от пыли, суматошными смерчами кружащейся по двору, они рассаживались возле стены дома.
— Нас уж кто-то опередил, — заметил один из дайхан, кивнув на коновязь, где нетерпеливо переступал и грыз удила тонконогий ахалтекинец.
— Раннему воробью — первый навоз, — невесело пошутил второй.
Третий, вытирая рукавом слезящиеся глаза, тяжело вздохнул:
— Эх-хе-хе, навоза всем хватает. С неба пылит, с земли пылит, — кругом пылит. Прогневался аллах на своих рабов.
— Хоть бы один аллах, а то и слуги его добавляют. Недавно сорвала буря мою кибитку. А сельский мулла, вместо того, чтобы утешить, собрал людей и говорит: «Аллах перстом на нечестивых указывает! Соседняя кибитка стоит, а кибитку Курбана ветер унёс. Это понимать надо! Мало благости и святости осталось. Не скупитесь, правоверные, делайте подношения, приносите жертвы — избавляйтесь от всего греховного!»