Судьба. Книга 4

Дерьяев Хидыр

— Ничего, мама, не ужалят, прошло их время.

Клычли в ревкоме не оказалось.

— Товарищ Сапаров в аул уехал, — пояснил бойкий молодой паренёк в богатырке и длиннополой кавалерийской шинели. — Дня через два-три вернётся, не раньше.

Дурды подосадовал, подивился, как это они с Клычли разминулись по дороге, и спросил о Сергее.

— Ярошенко, что ли? — уточнил парень в богатырке. — Это в райком партии тебе, браток, надо топать. Но только полагаю, что и товарищ Ярошенко

уехал. Дел у нас в аулах много: земельно-водную реформу проводим. Слыхал?

Дурды соврал, что слыхал, и на всякий случай спросил, где расположен райком. Однако парень в богатырке оказался прав: Сергея тоже не было. Дурды подумал и направился в чайхану «Елбарслы».

С этой чайханой у него были связаны, пожалуй, самые тягостные воспоминания. Здесь он сидел, слушая хвастливые слова Чары-джалая, насмешки его забулдыг-приятелей. Здесь чабан Сары вложил в его руки нож мести, укрепил его мальчишеское сердце на встречу с убийцей отца. Он пришёл сюда открыто, как все, а бежал, как — вор, под покровом ночи. Именно отсюда началась его жизнь скитальца.

Несколько минут он стоял на пороге, колеблясь — войти или нет. Но тут его окликнули:

— Дурды! Эй, Дурды! — из глубины чайханы махал рукой никто иной, как Торлы. — Чего стоишь, разинув рот? Иди сюда! Чайханщик, неси чая покрепче, друг мой пришёл!

Он долго хлопал Дурды по плечам, по спине, шумно выражал свой восторг по поводу столь неожиданной и приятной встречи.

— Молодец, Дурды, что вернулся! Вода в низину течёт, птиц на старые гнездовья тянет. Мы тоже, как птицы, в родные края все возвращаемся. Всюду были, через пасть аждархана прошли, а целыми остались.

Настоящий джигит нигде не пропадёт! Хов, люди! — Торлы повернулся к окружающим — Как мужчина, могу признаться вам, что когда-то сильно испугался этого джигита, моего друга. Да накажут меня святые, очень сильно испугался. Если бы я аллаха так испугался, птицей полетел бы в небо. Вот послушайте!

И Торлы, перемежая свой рассказ громким хохотом, стал рассказывать о случившемся на чарджоуской дороге. Слушатели тоже посмеивались, хотя и переглядывались порой в сомнении, то ли правду говорит весёлый рассказчик, то ли врёт.

Чайчи принёс чайники свежезаваренного чая. Торлы заказал ему куриный плов, принялся разливать чай. Посмеиваясь, спросил:

— Дело прошлое, скажи правду, если бы догнал ты меня тогда, убил бы?

— Коня я тогда загубил из-за тебя, Мелекуша! — сердито ответил Дурды.

Торлы сочувственно поцокал языком:

— Тс-тс-тс… жалко, конечно, коня, хороший был конь. А только он-то меня и спас, верно?

— Верно.

— Неужели всерьёз убил бы?

— Не до шуток было тогда, сам понимаешь.

— И не пожалел бы? Не. вспомнил бы всё доброе, что я для вашей семьи сделал?

— Не было у меня жалости.

— Ха-ха-ха-ха!

— Ты не смейся. Я правду говорю, — нахмурился Дурды.

— Ладно, —

согласился Торлы, — не буду смеяться. Ты парень неглупый, это мне известно, но всё же разума настоящего в тебе ещё нет. Сам посуди. Захватили мы тогда много оружия. Из зубов у смерти оружие это добыли. Почему не могли продать его в Хиву? Так вы не согласились со мной. Ну, а я с вами не согласился и считаю, что прав был. Почему вы мою долю захваченного отказались отдать мне? Она моя была по закону! Я и взял не всё, а только то, что мне причитается, не так разве?

— Как трус ты поступил, как предатель.

— Нет, не предатель. Просто глупо я поступил, неразумно. Как тот базарный гадальщик, которого в старые времена падишахом сделали, а он, очутившись на дворцовой кухне, украл круглый хлеб, фунт курдючного сала и сбежал. Я так же поступил, отказавшись от большей доли и польстившись на меньшую. Но и от той пользы не получил. Едва до Хивы добрался, как люди Джунаид-хана побили меня и винтовки отобрали. С пустыми руками остался. Но и ты, вижу, не больше получил от большевиков за то, что привёз им оружие. И вот сидим мы с тобой вместе в чайхане и чай пьём, пони-маешь?

— Нет, не понимаю. Что ты хочешь сказать?

— Тут и понимать, Дурды-джан, нечего, — вздохнул Торлы. — Одна почесть досталась и тому, кто воду принёс, и тому, кто кувшин разбил. Я сбежал от суматохи подальше, ты всю войну до конца грудь под пули подставлял, Бекмурад-бай нам обоим смертью грозил. А чем всё кончилось? Мы с тобой оба, как и в прежние времена, пустым чаем брюхо полощем, а Бекмурад-бай, от жирного плова раздувшись, грудь под прохладный ветерок подставляет. И большевики ему не помеха.

— Погоди, скоро большевики и на арбе начнут зайцев вылавливать.

— Может, оно и так, «братишка, да только от скрина этой арбы в ушах звенит.

— Не спеши, смажут и арбу.

— Это хорошо. Нам тоже пора горло смазать, а то что-то чай не помогает. Охов, чайханщик! Плов давай!

— Несу, несу!

— И чай крепче заваривай, не скупись, мы не нищие!.. Ты, Дурды-джан, не думай, что я попусту болтаю, как человек, которому в рот шайтан помочился. У меня тоже душа болит, тоска гложет. Дома сижу — жену ни за что ругаю, детишек ругаю. Только и доброго, что на людях пошутишь, душу отведёшь. Когда смеёшься, жить вроде бы легче.

— Да, если смеяться под силу, надо жить со смехом, — сказал кто-то со стороны.

— Под силу, яшули, под силу, было бы желание. Шли мы однажды в гости, а возле хозяйского дома небольшой арычек. Хозяин его с разбегу перепрыгнул. Гости смеются: большую, мол, преграду одолел ты. Я просто перешагнул. А хозяин: «Не уважаешь нашу воду» и столкнул меня в арык, всего вымочил. Гости опять смеются, и я посмеялся. Человек сам себе смех создаёт. Если бы со стороны дожидался, до самой смерти хмурым ходил бы..