Судьба. Книга 4
Шрифт:
— Иди сюда, Сары-хан… За помощь, что ты нам оказал, спасибо и отпускаю тебя на все четыре стороны. Оставь коня, винтовку и считай себя свободным. Только впредь пусть твоя голова крепче на плечах держится, не кружится от лёгких соблазнов.
— Ладно, — сказал Сары, — спасибо и тебе, что отпускаешь. Пойду я. — Помялся, переминаясь с ноги на ногу, и попросил: — Слышишь, Берды-джан, возьми меня к себе, а? Когда-то и ты у моего костра слово привета находил. Возьми, а? Не помешаю.
— Что делать станешь у нас?
— Что и другие, то и я. Вот контрабандисты пойдут, стрелять в них стану — и от меня вреда не будет.
— Откуда
— Ай, известно… Аманмурад говорил, что к базару около сотни конных должны прибыть с той стороны. Вы-то, наверно, их поджидали, а не Аманмурада?
— Сотня говоришь? — переспросил Берды. — Добро, встретим и сотню. Через Змеиное урочище пойдут?
— Верно! — обрадовался Сары. — Я ведь говорил, что вам всё известно! Ну, как, оставаться мне или уходить?
— Оставайся.
Отряд пошёл на соединение с Дурды. И снова ждали — день, ночь, ещё день и ещё половину следующей ночи. Контрабандисты появились, когда их уже перестали ожидать, решив, что они пересекли границу в другом месте. Один за другим, с интервалом между всадниками в две минуты, проехал цепочкой головной дозор. Луна светила в полную силу, нарушителей легко было перестрелять, как куропаток, по их пропустили, чтобы не спугнуть основные силы банды. И лишь когда приблизилось идущее волчьим разбросом ядро вражеского отряда, Берды приказал открыть огонь.
Контрабандисты не растерялись. Они быстро и без суеты разделились на две группы. Одна погнала коней влево, другая, отстреливаясь, отвлекая на себя внимание, свернула направо. Немного проскакав, нарушители спешились. Коноводы проворно увели лошадей за барханы, остальные залегли. Завязалась перестрелка.
Контрабандистов оказалось много — вся сотня, а то и полторы. Поэтому Берды не рискнул дробить силы отряда, опасаясь в случае неудачной схватки потерять отнятые у Аманмурада драгоценности — слова начальника, видно, крепко запали в голову парню. Он отверг предложение Дурды, рвавшегося в погоню за ушедшей группой, и приказал лишь организовать наблюдение, чтобы залёгшие бандиты не обошли отряд с флангов. Это грозило серьёзными последствиями, так как даже оставшиеся бандиты — примерно две трети банды — по численности чуть не вдвое превосходили Особый отряд.
Остаток ночи перестрелка шла лениво — вроде бы для порядка исполнялся наскучивший ритуал. Однако с рассветом оживилась и та и другая сторона, выстрелы потеряли свою ленивую размеренность, стали чаще и злее, то там, то тут вскрикивали раненые. Берды, который вглядывался в пунктирную линию вражеской цепи, пытаясь сообразить, какой манёвр против неё использовать, вдруг явственно различил среди бандитов Аманмурада, а с ним рядом — кого-то очень напоминающего Торлы. «Шкура продажная! — выругался Берды. ~ Ну, попадёшься ты мне в руки, гад!..» Он тщательно прицелился и выстрелил в человека, похожего на Торлы. Тот проворно нырнул за укрытие.
Неожиданно положение осложнилось — ушедшие контрабандисты вернулись на помощь товарищам. Тут уж в пору было думать не о захвате контрабандистов, не о победе, а о том, как бы унести в целости собственную голову. Была критическая минута, когда Берды намеревался отдать приказ об отходе. Но тут опять сработала интуиция, таинственное шестое чувство, рождённое, может быть, нерешительностью в действиях банды и подсказавшее Берды, что контрабандисты
Несмотря на превосходящую численность, контрабандисты не приняли удара и стали отходить к границе, беспорядочно отстреливаясь и бросая вьюки. Здесь и клюнули Берды сразу две пули. Одна продырявила штанину и обожгла бедро, вторая — в голову — выбила из седла, и он уже не видел, как завершился разгром банды. Собственно, назвать разгромом это было нельзя — далеко не большая часть контрабандистов осталась лежать серыми холмиками на сером каракумском песке, — но это была победа, увенчанная солидными трофеями, хотя и доставшаяся немалой ценой.
Перед Дурды, принявшим на себя командование отрядом, стояла задача — решить: немедленно возвращаться в Мерв или нет? Дурды сообразил, что треть банды, потом вернувшаяся, не случайно вначале уклонилась от боя и ушла в пески. По всей видимости, в недалёком укромном месте было спрятано наиболее ценное, что контрабандисты переправили через границу и чем не хотели — или не имели права — рисковать. Нужно было разыскать этот тайный груз, который вполне мог оказаться либо наркотиками, либо, что ещё, вероятнее, оружием. Но тут возник вопрос — как быть с ранеными. Убитых можно похоронить, пленных не было, зато раненые требовали медицинской помощи.
Проблема разрешилась с помощью Сары. Бывший чабан показал себя человеком мужественным, сражался в первых рядах, под ним убило лошадь. После боя он изловил двух коней, оставшихся от контрабандистов, и, весьма довольный добычей, возжелал немедленно отправиться восвояси, дабы приступить к налаживанию своего дайханского хозяйства. Об этом он и заявил Дурды, а тот, подумав, велел ему взять на себя обязанность доставить раненых бойцов в мервскую больницу.
Обо всём этом Берды узнал уже по дороге в Мерв, когда пришёл в сознание от тряски на виляющей колёсами арбе. А вот где и как были раздобыты арбы для раненых, об этом хитромудрый Сары благоразумно помалкивал, а Берды было не до расспросов — раны воспалились и дёргали, как созревший нарыв, хоть криком кричи. Берды стискивал зубы, глухо, как рассерженный барсук, ворчал, чтобы не застонать от боли, и торопил погонять лошадей. А когда от тряски боль становилась совершенно нестерпимой, он либо громко мычал сквозь зубы революционные песни, либо впадал в беспамятство…
Он, конечно, не стал посвящать Узук во все подробности: зачем эго ей, ещё подумает, что он на похвалу либо на сочувствие напрашивается, а может, и ещё на что-нибудь. Пусть Огульнязик — глупая, милая, ослеплённая своей честностью Огульнязик! — пусть она отвергла его любовь, оставила, как путника среди пустыни, у которого пала лошадь. Пусть так. У него достанет сил пережить это, выбраться из пустыни к человеческому селению. Но он должен также найти в себе мужество и самолюбие, чтобы действительно не стать сродни воробью, с которым сравнила его Огульнязик, воробью, для которого ничего не стоит перепорхнуть на старую ветку, если новая, облюбованная им, оказалась ненадёжной опорой! Нет, не будет он порхать, не хочет, не может, наконец, потому что отвернуться от костра — не значит погасить его, и отвергнутая любовь не умирает от разрыва сердца!