Судьбы человеческие

Уэлдон Фэй

— Моя мама будет скучать по мне, — пыталась поделиться с дамой девочка. — Я хочу домой, к маме. Мы полетели на самолете, но он упал с неба.

Но, несмотря на все свое очарование, дама не говорила и не понимала по-английски, поэтому она просто усадила девочку рядом с мистером Блоттоном, и водитель тронул автобус, недовольно бормоча себе под нос. Автобус шел с опозданием в две минуты пять секунд, что во Франции недопустимо.

Но кто знает, может быть, еще кто-то понимал по-английски в автобусе?

— Куда мы едем? — потянула Нелл за рукав мистера Блоттона. — Пожалуйста, поедем домой.

— Пропади

ты! — вслух высказался мистер Блоттон.

«Слишком опасно теперь убивать ее, — думал в пути мистер Блоттон. — Нас заметили».

Кроме того, какой прок от этого? Мертвое тело — это всегда хлопоты. Его нужно, тем или иным способом, убрать, а это уже денежные издержки. (Сегодня, конечно, вы можете анонимно продать тело для отделения органов, но вспомните: мы говорим о событиях тридцатилетней давности, а тогда не существовало широко распространенной пересадки органов).

К счастью для Нелл, мистеру Блоттону пришлось подумать — и прийти к иному решению. Он просто потеряет малышку Нелл, и потеряет с выгодой для себя. Он знал теперь, что делать.

Пропала!

Нелл спала в ту ночь в самой ужасной комнате, которую ей доводилось видеть: это был алжирский квартал Парижа, где у мистера Блоттона водились друзья. Со стен были содраны обои, и из-под их остатков постоянно шмыгали взад-вперед отвратительные насекомые. Постель была без простыней; лишь накрыта одеялом. Нелл, однако, спала, как убитая; свой голод ей пришлось утолить тарелкой страшно наперченного супа. Мистер Блоттон уложил ее в постель, но, когда она проснулась, его уже не было. Она была и рада этому, и огорчена, так как стала еще более одинока. Во сне она однажды кричала и плакала, и звала маму, но вошла молодая темноволосая и темнокожая женщина и успокоила ее. Она говорила на непонятном Нелл языке, но показалась ей доброй.

Женщина — а ее звали Марией — оглядела карманы платья Нелл и нашла там записку из детского сада о том, что предстоит поход в театр. Мария выбросила ее.

— Не делай этого, — предупредила Нелл, — мисс Пикфорд будет сердиться.

Затем Мария нашла изумрудный кулон.

— Не выбрасывай его, — попросила Нелл, озабоченная предыдущим опытом, — это мамин.

Темная женщина села, посмотрела на Нелл, затем на кулон, и заплакала. Слезы потекли по ее гладким щекам. Затем она вышла, но быстро вернулась с детской брошью в руке; брошь была оловянная, дутая, и изображала толстого медвежонка на огромной булавке, Нелл молча наблюдала, как Мария отвинтила мишке голову, опустила внутрь кулон с его прекрасной серебряной цепочкой и привинтила голову на место. Затем она приколола брошь к отвороту кофточки Нелл.

— Вот так, — сказала она по-французски. — Вот так хорошо.

Как много детей провозило наркотики в таких вот мишках через таможню, причем о том не подозревали ни таможенники, ни сами дети. Надсечка под головой медвежонка была сделана незаметной, и никто не догадывался, что голова откручивается, кроме тех, кто хорошо знал это.

— Бедняжка, — сказала Мария, — маленькая бедняжка.

И она вновь уронила слезу. Множество преступников, проституток и злодеев скорбит над бедами детей. Может быть, заглядывая в глаза детям, они видят самих себя?

Надо сказать, что если бы Мария продала кулон, она бы ушла из борделя (а малышка Нелл оказалась сейчас именно в борделе) и начала бы достойную жизнь. Но, возможно, Мария была вполне довольна своей жизнью — и не желала менять ее. Во всяком случае, она хорошо относилась к Нелл, в этом мы можем быть уверены. Нелл, проснувшись в ночи от тоски по маме, заснула, успокоенная Марией, и спала спокойно, чего нельзя сказать о ее матери и о родственниках тех, кто летел рейсом ZOE — 05. Мария также не спала: ночь для нее была рабочим временем. Она неплохо заработала в ту ночь, и полагала, что это награда Господа за ее доброту к ребенку.

Мистер Блоттон также хорошо, глубоко спал: так спят те, кто пережил глубокий шок — черным, глубоким сном без сновидений. Не станем предполагать в нем черствости и бесчувственности только потому, что он преступник. Он был настолько ошеломлен, что осознал весь свой полет из рая, так сказать, в ад только наутро. Когда он поднялся с грязной, засаленной кровати, натянул вчерашнюю испачканную рубашку и попытался перед треснувшим зеркалом побриться лезвием, что дала ему Мария (она брила им свои ноги), он спросил ее, все еще изумленный:

— Почему я спасся, а другие — нет?

Но Мария ничего не могла ответить ему, вернее, она даже и не поняла, о чем ее спрашивают.

Но мистер Блоттон видел во всем этом руку господню, и, вероятно, был прав, хотя бы отчасти; скорее всего, Господь спасал не Эрика Блоттона, а Нелл, сидящую рядом с ним. Конечно, мистер Блоттон не понял бы этих путей Провидения. Он дважды в день начал благодарить Бога: первое благодарение относилось к его решению бросить курить, а второе — к тому, что он решил не продавать Нелл одному своему другу (такие вот друзья у мистера Блоттона), который поставлял всей Европе малолетних проституток, а решил за большую цену продать Нелл другому другу, который нелегально поставлял детей богатым усыновителям. Поэтому он оставил Нелл на попечение Марии и пошел договориться о цене.

— Девочка, белая, здоровая и красивенькая, — вот и все, что успел сказать мистер Блоттон, и Нелл была с жадностью выхвачена из его рук. На нее уже согласились, не глядя, бездетные супруги, живущие в замке неподалеку от Шербура: они не могли, по некоторым соображениям, удочерить ребенка легально. Эрик Блоттон получил сто тысяч франков — достаточно, чтобы прожить безбедно некоторое время, «опуститься на дно» и не появляться, пока не будет выплачена страховка.

— Выходит, я родился в рубашке, — сказал мистер Блоттон на прощанье Марии и громогласно рассмеялся, что с ним случалось не часто.

Таким образом, еще до наступления темноты Нелл была перевезена в свой новый дом и уложена в постель в спальне с башней; и ничего, что ветви деревьев скребли ночью по решеткам окон, что стены спальни были из неотесанного древнего камня, а пауки спускались и плясали на концах своих шелковых нитей.

Наконец-то руки, уложившие ее в постель, руки новых мамы и папы, были любящими, а мама и папа были добрыми и не ссорились друг с другом.

Слишком поздно!