Судьбы крутые повороты
Шрифт:
Переждав, когда подвода с быком свернет на Сибирскую улицу, мы вышли из засады.
— Испугался? — спросил я у Мишки.
— Ни капли, — соврал он.
Я сделал вид, что поверил. Проходя мимо строящегося здания госбанка, мы увидели на лесах отца. Всей плотницкой бригадой они возводили стропила. Звонкий голос папани звучал нервно, на самой высокой ноте:
— Степин, дай левее, чуток левее и выше!.. Еще чуть-чуть!..
Зная, что отцу сейчас не до нас, мы нарочно свернули в переулок, чтобы не попадаться ему
Дверь роддома была закрыта. Мы робко постучали, но нам никто не открыл. Подошли к окну, из которого два дня назад мама разговаривала с нами. Тоже закрыто. Переминаясь с ноги на ногу и не спуская с окна глаз, где каждую минуту могла показаться мама или кто-нибудь из женщин из ее или соседней палаты, мы ждали терпеливо до тех пор, пока старик с метлой, подметавший двор, не сказал, чтобы мы стучали побойчей, так как сестра, что дежурит сегодня, плоховато слышит. Мы так и сделали. Стучал вначале Мишка. Потом оба принялись бухать в дверь.
Наконец к нам вышла полная женщина в белом халате с большой родинкой между бровями, которую я не раз видел на базаре.
— Вы к кому? — спросила она громко, как обычно говорят плохо слышащие люди.
Мишка назвал фамилию мамы и протянул узелок.
— Как она там? — спросил он громко.
— Разрешилась. Только что… Чувствует себя нормально. — И, как-то сразу, словно ее позвали, взяла у Мишки узелок и захлопнула дверь.
Некоторое время мы стояли в недоумении: постучать снова и спросить, кого мама родила, или ждать, когда кто-нибудь выйдет и мы, наконец, выясним, кем же пополнилось наше и без того многочисленное семейство. Но никто дверей не открывал и не выходил.
— Ну что, передали? — спросил старик с метлой, видя нашу растерянность.
— Передать-то передали, да не успели спросить кто родился: девочка или мальчик?
— А вы бы ей полтинничек или фунтик конфет — она тогда все скажет, все расслышит. Я ее знаю, к ней с голыми руками на паршивой козе не подъедешь.
В наши расчеты давать полтинник вредной бабе не входило. А потом у нас его просто не было. А давать рубль — больно жирно. Мы подошли к окну в надежде, что кто-нибудь к нему да подойдет. И не ошиблись. Потянувшись к наличнику, оттуда выглянула молодая полногрудая женщина, румяное лицо которой вчера мелькнуло за спиной мамы. Я узнал ее по длинным распущенным волосам, походившим на отлив блестящего речного песка, освещенного утренним солнцем.
— Это вы только что принесли передачу? — спросила она.
В улыбке ее было столько доброты и тепла, словно перед нами стояла наша кровная родственница.
— Мы.
— Вы дети Марии Сергеевны?
— Да, — хором ответили мы.
— Могу вас поздравить, детки.
— С чем? — спросил Мишка.
— Не с чем, а с кем. С сестричкой! Только что родилась… Уж такая голосистая, такая певунья!.. Мама просила передать, что ей к
Мы готовы были расцеловать эту милую красивую светловолосую женщину, которая поведала нам столь радостную весть. Забыв сказать «спасибо», мы что есть духу пустились с больничного двора. Вскоре уже были на углу Ленинской и Сибирской, где бригада отца возводила крышу.
Там как раз начался перекур. Отец сидел на бревне и рассказывал что-то смешное. Когда он увидел нас, запыхавшихся от бега, то встал и зачем-то надвинул поглубже картуз.
Не дожидаясь вопроса, я выпалил одним духом:
— Все!.. Родилась!.. Иринка!..
Улыбка на лице отца говорила о том, как он счастлив, но тем, по-мужски сдержанным счастьем, которое не принято показывать на людях.
— Ну, хорошо, молодцы, что навестили мать. Поздравляю. Вот теперь у вас есть еще одна сестренка. — Он погладил своей шершавой ладонью мою голову и повернулся к плотникам. — Ребята, я на часок-другой отлучусь. Вы уж без меня.
И, бросив взгляд на одного из мужиков, наказал:
— Степин, чтобы все лежаки по уровню, а стойки по отвесу.
Веснушчатый рыжеволосый мужик с аршинными вислыми плечами молча кивнул головой, а когда мы все трое отошли от сруба, сказал вдогонку:
— Петрович, с тебя причитается!.. Без четверти не вертайся!
— На четверть губы не раскатывайте, а пару бутылок ставлю! — бросил отец в ответ, и мы зашагали в сторону роддома.
Мы остались у окна, а отец, завернув за угол больницы, пошел в приемный покой. Вернулся быстро. С лица его не сходила счастливая улыбка.
— Ну вот, теперь слышал своими ушами. Аж три кило, рост пятьдесят сантиметров. Вон какая!..
У входа в раймаг он велел нам подождать. А сам скрылся за расхлестанной дверью на ржавой пружине.
И тут мне на ум пришла мысль: а что если вместо дяди Серафима деньги отдать отцу. Отец надежнее, он бы и купил все, что надо в вагоне-ресторане. Дядя Серафим, известное дело — человек запойный, раза три в год уходит «в темную», неделями не выходит на работу. Не зря же его из главных бухгалтеров в райфо перевели в рядовые. Этой мыслью поделился я с Мишкой. Он ее принял, но с оговоркой:
— Только папане скажем, что все, что он купит, передадим мамане мы с тобой, и в записке напишем, что от нас.
Я согласился безоговорочно.
Из раймага отец вышел с пустыми руками и хмурым лицом.
— Что, не дали? — спросил Мишка.
— Разгружают товар, сказали, после обеда…
С минуту отец стоял в раздумье, куда пойти: на работу, домой или в ларек к Горбатенькому, у которого русскую горькую можно купить даже тогда, когда в других магазинах ее не сыщешь. Правда, страждущих Горбатенький выручал с небольшой наценкой, но никто на него не роптал.