Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе
Шрифт:
Не обязательно такие люди с самого начала «примазывались» к событиям. Чаще происходила именно коррозия их нравственных качеств, постепенно они все более втягивались в корыстное использование возможностей, которые создавались для них положением в новой администрации, и прежде всего в карательном аппарате революционного правительства. Хорошо известно, с каким цинизмом использовало немалое число комиссаров Конвента свое положение, когда их посылали в провинцию для подавления сопротивления роялистов и федералистов. Они не обязательно были взяточниками и ворами, как Баррас, Фрерон или Тальен, но могли быть беспринципными политиканами, как Фуше или фанатиками террора, как Каррье.
С не меньшей силой такое перерождение происходило в средних и низших звеньях репрессивных органов, непосредственно осуществлявших аресты, содержание в тюрьмах, огульное осуждение и направление на казнь сотен и тысяч людей, многие из которых были более или менее случайно причислены к подозрительным
В 1794 г. террористический аппарат, ранее направленный против врагов якобинской республики, был переориентирован на подавление побежденных группировок монтаньяров. Для этого многие низовые звенья этого слабоцентрализованного аппарата были полностью непригодны. Да и остальные возможно было заставить выполнять свои функции, только убедив, что они продолжают свою прежнюю деятельность по защите республики от контрреволюционеров. А на кого не действовали эти убеждения, того запугивали, подкупали, поощряя карьеризм, или же просто устраняли из органов террора. Все это и происходило в 1794 г., но в течение всего лишь нескольких месяцев и не по какому-то заранее разработанному плану, а от случая к случаю, притом в разной мере отдельными учреждениями и лицами, сознательно или неосознанно действующими, нередко в прямом противоречии друг с другом. К тому же речь шла об управлении различными звеньями этого еще неотлаженного механизма террора, которые имели разное (и к тому же нередко двойное-тройное) подчинение. Все это, к чему надо прибавить активность роялистского подполья и коррупцию, естественно, вносило дополнительные трения, загадочные сбои в функционирование террористического аппарата, что и поныне вызывает недоумение историков.
Полицейский аппарат, и особенно персонал политической полиции революционного правительства и Коммуны, оказался засоренным множеством случайных людей. Тому, как уже говорилось, было много причин. А одной из иих было то, что в распоряжении властей было крайне мало времени, не было ни обученных кадров, ни даже пользующихся доверием и авторитетом лиц, которые могли бы проверять и отбирать людей с революционными взглядами, высокими деловыми и особенно моральными качествами, не вызывавшими сомнения. Надо вспомнить, что революция двигалась по восходящей линии стремительными темпами. Даже подавляющее большинство ее руководителей, еще совсем недавно бывших сторонниками конституционной монархии, оказывались во главе возникшей после ее свержения республики; приверженцы партии фейянов служили правительству жирондистов; бывшие полицейские чиновники этого правительства становились служащими органов революционной власти, созданных монтаньярами, примыкали к одной из группировок, боровшихся внутри якобинского блока. Для части людей это был естественный процесс развития политических взглядов, обучения на опыте революции, отражения изменявшейся обстановки и вместе с ней позиции тех или иных социальных слоев. Но было немало и просто хамелеонов, думавших только о личном преуспевании, умело перекрашивавшихся в цвета времени, изображавших из себя ярых приверженцев группировки, стоявшей у власти или должной, по их расчетам (правда, нередко ошибочным), вскоре стать у кормила правления. Эти люди были готовы на что угодно, а отличить их от подлинных революционеров было практически невозможно, да и любые проверочные инстанции также порой кишели подобными «переметными сумами».
Стоит вновь напомнить, что революция была буржуазной. Оставалась старая, дореволюционная буржуазия, сохранившая большую часть богатств. Появилась новая, хищническая, спекулянтская буржуазия, разбогатевшая в годы революции, которая, несмотря на ограничения, вводившиеся якобинскими властями, вносила в политику (и в полицию) свой дух приобретательского ажиотажа, погони за наживой, не брезгуя средствами и не отступая даже перед угрозой гильотины. Эти веяния не могли не коснуться и верхов мелкой буржуазии, им не могла последовательно противостоять плебейская масса хотя бы уже в силу ее разношерстности, слабой политической сознательности большей части общественных низов, неизбежной утопичности социально-политической программы, которая выдвигалась ее идеологами и которая могла быть на деле как максимум лишь решением плебейскими методами задач буржуазной революции. Совсем не случайно полицейский аппарат якобинского правительства оказался послушным орудием борьбы не только против врагов справа, ко и против наиболее активной части парижских санкюлотов, когда они стали отстаивать требования, выходившие за рамки того, на что склонны были пойти буржуазные революционеры — монтаньяры.
Коррупция особенно развилась в связи с попытками богатых арестантов укрыть от конфискации свое состояние, перевести крупные денежные суммы за границу. «В разных ролях действующими лицами при делах являлись неизменно: члены Комитета общественной безопасности, их агенты и осведомители, Фукье-Тенвиль, судьи и присяжные, члены эбертистской администрации, полиции и агенты эмигрантов и банкиров в Париже» [428] . В контактах с агентами международных финансов члены комитетов проявляли понятную осторожность и ловкость. Они действовали через доверенных лиц из числа своих подчиненных, обычно чем-то скомпрометированных в прошлом — тайной службой в полиции при монархии, принятием взяток от лиц, уличенных в стремлении не допустить развития революции, и т. п. Эти чиновники были целиком во власти своих начальников, которые могли погубить их, напомнив о прежних прегрешениях.
428
Blanc O. La derni`ere lettre. P., 1984. P. 100.
Одной из особенностей политики террора было то, что при аресте того или иного лица в тюрьму сажали не только взрослых родственников, но и близких, знакомых. Это касалось и тех «подозрительных», которым не удавалось бежать и в отношении которых даже не отдавался приказ об аресте. Так, в тюрьме Эгалите («Равенство») содержались некая креолка Монреаль, любовница английского банкира Уолтера Бойда, и графиня де Линьер, приятельница швейцарского банкира Перрего. Сами же Бойд и Перрего не подвергались аресту, а швейцарец даже выполнял какие-то поручения правительственных комитетов. В числе заключенных была Арабелла Малле, родственница банкира, носившего ту же фамилию, жена Дево, секретаря Батца, и др. [429] Эту категорию «подозрительных» обвиняли в том, что они участвуют в заговорах, как это случилось, в частности, с упомянутыми родственницами и любовницами банкиров и агентов Батца (некоторые из этих лиц действительно могли быть связаны с разведывательным центром барона).
429
Ibid. P. 57.
Как бы ни оценивать политическую позицию Робеспьера в 1794 г., она субъективно была по-прежнему проникнута всепоглощающей целью — благом Республики. И одним из самых горьких прозрений Неподкупного летом 1794 г. было осознание широкой коррумпированности аппарата революционного правительства. За несколько недель до своей гибели он обличал тех, для кого «Революция — предмет торговли, народ — орудие, Родина — добыча», «изголодавшихся по золоту и господству, которые нагло проповедуют равенство, бушуют против барышников и делят с ними общественное достояние» [430] . Роялистка, агент английской разведки Эме де Куаньи, герцогиня Флери, ненавидевшая революционеров, в своих мемуарах писала, что Робеспьер, на которого пытались возложить вину за совершаемые жестокости, возможно, хотел покончить с террором, отправив на эшафот наиболее рьяных и запятнанных кровью убийц, и добавляла: «По крайней мере я добровольно оставляю господину Робеспьеру прекрасное имя Неподкупного» [431] . Это имя в 1793 и в начале 1794 г. в сознании масс было связано с Робеспьером, но, являясь искренней данью уважения ему, не было ли оно косвенным показателем не очень лестного народного мнения о нравственных качествах и даже простой порядочности других представителей власть имущих?
430
Ibid. P. 96.
431
Coigny A. de. Journal. P. 105; Цит. no: Blanc O. Op. cit. P. 96.
С начала 1794 г. политическая полиция пытается пресекать любые проявления недовольства правительством, как справа, так и слева, вместе с тем все более втягиваясь в борьбу внутри якобинского блока. Одному из лидеров жирондистов, Верньо, принадлежит известное сравнение Революции с Сатурном, пожирающим собственных детей. А подготовка к этому пиру Сатурна во многом была делом политической полиции. Одновременно борьба за контроль над политической полицией становится одним из важных направлений политической борьбы.
Менялась и роль политической полиции в подготовке политических процессов, которые становились как бы узловыми пунктами борьбы за власть. В конце 1792 и в начале 1793 г. политическая полиция еще не играла заметной роли в подготовке процесса короля, в суде над руководителями контрреволюции, вина которых, с точки зрения правительства Республики и поддерживавших его общественных сил, не подлежала сомнению — спор мог идти лишь о мере наказания. Впрочем, и этим процессам предшествовала тайная война, в которой участвовали разведка и политическая полиция, сторонники как свергнутой монархии, так и пришедших ей на смену республиканских властей.