Судный день

Ауст Курт

– Это долгая история, – в тот вечер Томас был в ударе, – но я попробую ее сократить. Когда-то в древности, еще до рождения Христа, римский цезарь Юлий ввел в обиход календарь, который в честь него назвали юлианским. По его указу в сорок шестом году до Рождества Христова год был продлен до четырехсот сорока пяти дней. Это было проделано для того, чтобы календарь соответствовал движению Солнца и звезд по небу. Такая мера была в тот момент необходимой, потому что старые календари к тому времени уже отставали от Солнца на восемьдесят дней. Поэтому новый календарь, введенный Юлием Цезарем, оказался намного лучше прежнего, однако и у него имелся изъян: год получился слишком длинным!

Томас обвел нас взглядом, желая убедиться, что мы следим за его рассказом. Мы внимательно слушали его – все, кроме Марии, которая начала убираться

со стола, и уснувшего с открытым ртом плотника, который тихо похрапывал.

– В действительности точное число дней солнечного и звездного циклов составляет не ровно триста шестьдесят пять дней, – продолжал Томас, – каждые четыре года мы стараемся исправить это несоответствие, вводя один високосный год, однако у нас все равно остается одиннадцать минут и четырнадцать секунд лишних. Многим кажется, что в масштабах целого года одиннадцать минут – это мало, почти совсем ничего. Из-за такой мелочи и беспокоиться-то не стоит. Возможно, они правы, но за сто двадцать восемь лет из этих минут накопится целый день, а один день – это уже что-то. Если же пустить все на самотек, то через много сотен лет двадцать четвертое декабря будет каждые сто двадцать восемь лет сдвигаться все ближе к весне. А Пасха таким же образом сдвинется ближе к лету, потому что день весеннего равноденствия, который выпадает на двадцать первое марта, передвинется назад, сначала на двадцатое, потом – на девятнадцатое и так далее. Поэтому в тысяча пятьсот восемьдесят втором году из-за юлианского календаря у нас накопилось целых одиннадцать лишних дней, а день весеннего равноденствия должен был приходиться на одиннадцатое марта. Подобное никуда не годится – в этом сомнений не оставалось. Папа Григорий Тринадцатый решил восстановить отсчет времени и ввел новый календарь. Чтобы календарный год совпадал с солнечным, в григорианском календаре просто-напросто иногда пропускается високосный год. Поэтому все католические страны перешли на григорианское летоисчисление еще сто лет назад – а точнее, сто восемнадцать лет назад. Как вы видите, новый календарь будет не очень сильно отличаться от прежнего, однако, чтобы отсчет начался правильно, нужно убрать лишние одиннадцать дней из того года, с которого начнется новое исчисление. Мы и так ждали более ста лет. И поэтому мы сократим февраль следующего года, то есть одна тысяча семисотого. Пожертвовав одиннадцатью днями, мы начнем жить в одном ритме с Солнцем и звездами – только и всего. – Томас умолк и отхлебнул вина.

Лекция закончилась. Прежде я слышал, как он читает лекции в университете, и после них профессор всегда лучился счастьем – прямо как сейчас. Если бы я был католиком, то наверняка заважничал бы, будто Папа Римский, от гордости за своего хозяина, который прямо с места мог выдать подобный рассказ. Очевидно, это не укрылось от глаз Бигги – она хитро улыбнулась и подмигнула мне.

Трактирщик задумчиво кивнул.

– В Хаверслеве мне сказали, что король хочет перенять католическое времяисчисление, – сказал он.

– В каком-то смысле так оно и есть, – согласился Томас, – подобная мера необходима, а идея хорошая, но не потому, что придумали ее католики. А это существенная разница, вы не находите?

Трактирщику пришлось согласиться с Томасом. Он показал на листок с пророчеством Нострадамуса:

– Предать готическое время – означает принять новый календарь, вот как я это истолковал. То есть отказаться от прежнего времяисчисления.

Томас умолк, но аргументов против у него не нашлось. Фон Хамборк перешел к следующей строчке:

– О демоне Пселла я уже упоминал, а “великий холод”, по-моему, и есть лютая зима, которая сковала всю страну и заточила нас здесь.

После короткого раздумья Томас вновь кивнул.

– Вы сказали, господин профессор, что февраль уменьшится на одиннадцать дней. Иначе говоря, все это произойдет как раз перед первым марта. То есть “mars”,как здесь и указано, – верно?

Томас понял, к чему тот клонит, однако вынужден был опять кивнуть.

– Поэтому удивительны именно слова “до марта”, – фон Хамборк гнул свою линию с упорством здоровенного ютландского жеребца, – и нет никаких сомнений, что стужа и ее последствия наводят панику на жителей многих мест, мы и сами стали свидетелями смерти.

Томас резко поднял голову и посмотрел на трактирщика. Я понял почему. Впервые после поминальной проповеди священника кто-то

упомянул о смерти графа. Однако хозяин предпочел не вдаваться в подробности.

– Здесь говорится, что “все умрут”. Обычно Нострадамус не разбрасывается подобными фразами, значит, он говорит не просто о холодной зиме, и это следует толковать как-то иначе. Как нечто окончательное. Судный день.

Кивать Томас не стал, однако и возразить ему было нечего.

– “Точно спроси у чёток код”, – а вот это непростое место. И если мы хотим извлечь из него какой-либо смысл, то нам явно не хватает нескольких слов. Нострадамус пропускал слова – отчасти, чтобы сохранить ритм, а отчасти – чтобы зашифровать смысл и скрыть его от непосвященных. Если отбросить последнее слово, то фраза будет звучать так: “Точно спроси у чёток”. С грамматической точки зрения эта фраза верная, однако здесь не хватает логического завершения. Я уцепился за слово “точно” и поразмыслил, что именно может с ним сочетаться… Что? – Он умолк и посмотрел на Томаса – тот кивал и хотел что-то сказать. Томас улыбнулся:

– “Точно” обозначает обычно некую величину, которую можно обозначить числом.

– Вот именно! – довольно воскликнул хозяин. В пылу беседы он принялся размахивать руками. – Я перебрал множество вариантов – годы и даты, решил было, что фраза должна звучать как “Спроси у чёток время”, но не мог понять, о каком именно времени идет речь. В конце концов я пришел к выводу, что речь идет о количестве раз – один раз, два и так далее. Однако до смысла я по-прежнему не докопался. Я полагаю, что последнее слово – “код” – обозначает просто-напросто “помолись с чётками определенное количество раз”, и получишь код для того, чтобы узнать время светопреставления с его стужей и смертями. Я переключился на слово “чётки” – возможно, именно в нем кроется разгадка? В католичестве – папской религии – чётки могут означать определенный набор молитв, которые повторяют определенное количество раз, – вот вам и число! – или же нанизанные на нитку бусины, по которым отсчитываются молитвы.

Он поднялся и вытащил из кармана что-то вроде бус, заканчивающихся шнуром, на котором висел крест. Мелкие и крупные деревянные бусины были до блеска вытерты. Опустившись на стул, он вытянул вперед руку с чётками.

– Мой брат как раз недавно начал торговое дело во Флоренции. Я написал ему и попросил разузнать про чётки как можно больше. И он прислал мне их. Взгляните – каждые десять мелких бусин отделены друг от дружки вот этим. Брат написал, что – насколько он понимает, – читая молитвы, нужно держаться за одну бусину. На каждую бусину приходится тридцать “Аве Мария” и три “Отче наш” – и так пятьдесят пять раз. Так понял мой брат. Нужно, однако, сказать, что увлечения у нас с братом совершенно разные, и он в первую очередь до мозга костей делец. И, выясняя все это, он лишь оказывал мне услугу. Но… – тонким худым пальцем фон Хамборк начал медленно притрагиваться к бусинам, – вот что странно: на этих четках всего лишь пятьдесят три бусины, если считать вместе с тремя на шнуре с крестом…

– А как же вот эти? – перебил его Томас, показав на те, что отделяли десятки мелких бусин друг от друга. Они были похожи на белые отшлифованные камни, вплетенные в шнур, на который были нанизаны остальные бусины. На шнуре с крестом таких камней имелось два – сверху и снизу, а между ними – три деревянные бусины.

– Не знаю… – немного неуверенно ответил хозяин, – они закреплены – не так, как мелкие бусины, и если посчитать все, вместе с ними, – а их всего шесть – то выйдет пятьдесят девять – тоже странное число. Но все же… если я правильно понял то, что написал мне брат, они не считаются.

Томас не ответил, однако у меня появилось ощущение, что знает он больше, чем старается показать. Я вспомнил, что он когда-то жил во Франции, – а ведь французы католики…

– На всех чётках, которые мой брат видел, было по пятьдесят три бусины, ну, или пятьдесят девять… – Бросив быстрый взгляд на Томаса, он продолжал: – Но не пятьдесят пять, как следовало бы ожидать, если учесть, что прочесть полагается пятьдесят пять молитв. Почему так – мой брат не знал, и мне тоже никакого объяснения найти не удалось. Если задуматься над этим несоответствием – назовем его так, – то слово “точно” приобретает вдруг особое значение: Нострадамус велит прочесть молитвы ровно пятьдесят три раза, по количеству бусин. По-моему, именно так и следует это толковать. То есть нам важно число пятьдесят три.