Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

1. Я написал эту книгу в 1990–1991 гг. по окончании процесса в суде Милана против Адриано Софри, Овидио Бомпресси, Джорджо Пьетростефани и их обвинителя Леонардо Марино. Это было первое из целой череды дел, закрытых к 1997 г. после повторных утверждений, оправданий, отмен и появления новых приговоров. (Приговоры опять признали законными в начале 2000 г., когда завершился процесс по пересмотру дела, открытый несколькими месяцами ранее.) В судебном отношении рассказанная мной история уже закончилась. Зачем же издавать книгу в том самом виде, что и пятнадцать лет назад (не считая нового предисловия)? К чему размышлять над событиями, чьи корни уходят в далекое прошлое, которое, возможно, мы все меньше и меньше понимаем?

2. Я решил вновь выпустить мое исследование достаточно давно, по договоренности с издателем (которому я выражаю признательность). Я еще не обсуждал мой план с Адриано Софри; я и

теперь все еще не могу сделать это. Сейчас, когда я пишу эти строки, он уже месяц находится в реанимационном отделении пизанской больницы Сант’Анна. В связи с состоянием его здоровья было объявлено, что Софри не может больше находиться в тюрьме, где он оказался восемь лет назад, по-прежнему настаивая (как он сделал и в самом начале нашей истории в 1988 г.) на собственной невиновности.

3. Многое за эти пятнадцать лет изменилось, в том числе и общественная репутация Адриано Софри. Решение не уклоняться от наказания поразило всех – друзей, врагов, безразличных; оно было принято человеком, который, имея на руках паспорт, с легкостью мог бы уехать из Италии. Во время демонстрации в Берлине в первые месяцы 1997 г. (решение суда вступило в силу, и Адриано незадолго до этого отправился в тюрьму) один из его друзей, Даниель Кон-Бендит, говорил о «сократическом выборе». Он добавил: в аналогичной ситуации я бы не смог поступить так же. (К имени прилагательному «сократический» я скоро вернусь.) Затем Адриано Софри стал сотрудничать с прессой по самым разным поводам. Его голос глубок, громок, авторитетен, к нему прислушиваются. Уже многие годы узник занимает первостепенное место на итальянской политической и интеллектуальной сцене. Конечно, кто-то, по-видимому, читает его статьи, не ведая, что их автор находится в тюрьме; кто-то пользуется случаем (мы видели это в последние недели), чтобы попрекнуть его самим фактом судимости; с точки зрения третьих, итоговое решение окончательно закрыло вопрос о виновности Софри и ответственности тех, кто оказался осужден вместе с ним. Многие другие (и речь не только о его друзьях) считают Софри невиновным человеком, переносящим бремя несправедливого приговора с невероятным присутствием духа.

4. Впрочем, о нравственных и интеллектуальных качествах Адриано Софри в этой книге я писать не буду. Речь пойдет (во всех подробностях) лишь об обоснованности выдвинутых против него обвинений. Приговор сам по себе еще о виновности не свидетельствует. Мы часто слышим о европейской традиции, европейских ценностях (почти всегда с неприятно риторическими интонациями). Возможно, мы недостаточно размышляем над тем фактом, что эта традиция (наша традиция) прославляет как саму юстицию, так и невинных жертв ослепленного предрассудками судопроизводства. Самую возвышенную похвалу городским Законам произносит пораженный несправедливым приговором Сократ, объясняя Критону в одноименном диалоге Платона, почему он не бежит из тюрьмы и соглашается принять смерть.

5. Эта книга написана пятнадцать лет назад с целью повлиять на решение по апелляционному процессу с помощью аргументированного опровержения предполагаемых доказательств вины Адриано Софри. Тем временем он оказался окончательно осужден; однако доводы, призванные продемонстрировать его невиновность, по-прежнему актуальны. Я полагаю, что многие читатели, добравшись до конца книги, будут ошеломлены, увидев, на каких основаниях – шатких, если не сказать отсутствующих – покоится представление о его виновности. Эти основания разрушил приговор объединенных секций Кассационного суда, о чем я скажу в послесловии. Судьи сформулировали возражения, которые тем не менее были спокойно проигнорированы во время последующих процессов.

Другие читатели, возможно, не согласятся с моими выводами; но это неважно. Мной движет желание снабдить того, кто держит в руках эту книгу, аргументами, позволяющими сформировать самостоятельное суждение о деле, которое вот уже тридцать лет служит источником необыкновенных горестей и страданий. И здесь перед нами встает более глобальный вопрос. Как кажется, слишком часто, в том числе и в демократических странах, юстиция представляется какой-то далекой областью, неподвластной общественному контролю. Благодаря делу Софри (на мой взгляд, речь идет об оскорблении права) граждане смогут составить детальное представление о том, как функционирует система судопроизводства. Если я не ошибаюсь, именно так и работает демократия.

К.Г. Болонья, декабрь 2005 г.

Примечание. Я исправил некоторые ошибки и устранил неточности, вкравшиеся в издание 1991 г.; горячо благодарю Альбертину Черутти за ее ценную помощь. В заключение я поместил местами измененное послесловие к французскому (1997) и английскому (1999) переводам книги.

Я пишу эти строки по двум причинам. Первая из них личная. Я знаю Адриано Софри больше тридцати лет. Это один из самых близких моих друзей. Летом 1988 г. его обвинили в том, что он подстрекал одного человека убить другого. Я абсолютно уверен в необоснованности этого обвинения. Суд Милана пришел к иному выводу. 2 мая 1990 г. он осудил Адриано Софри (вместе с Джорджо Пьетростефани и Овидио Бомпресси) на двадцать два года тюрьмы, а Леонардо Марино (обвинявшего Софри, Пьетростефани и Бомпресси) – на одиннадцать лет: первых двух как заказчиков, остальных соответственно как исполнителя и соучастника убийства комиссара полиции Луиджи Калабрези, совершенного в Милане 17 мая 1972 г.

В соответствии с итальянскими законами каждый обвиняемый непременно считается невиновным до вынесения окончательного приговора. Однако в начале процесса в суде первой инстанции обвиняемый Адриано Софри публично объявил, что в любом случае не воспользуется своим правом на апелляцию. В числе прочих я сразу же начал сомневаться в уместности такого решения, но, конечно, не в чистоте помыслов принявшего его человека. В последние годы в Италии приговоры по политическим процессам и по делам о преступлениях мафии, вынесенные судом первой инстанции, часто (даже очень часто) отменялись в Апелляционном или Кассационном суде. Заранее отказавшись от апелляции, Софри хотел избавить себя от возможного отложенного оправдания. Такой исход казался ему, прав он в этом или нет, менее полным, менее прозрачным – почти омраченным тенью. Кое-кто посчитал его выбор незаконным давлением на занятых в процессе судей. Напротив, те, кто был знаком с Софри, узнали одну из черт его характера: он высокого мнения о себе, что в данном случае неразрывно связано с уверенностью в собственной невиновности и с нетерпимостью к компромиссам. Отказавшись от апелляции, он не сможет лично защищать себя на суде второй инстанции.

Я пишу накануне этого процесса, и меня охватывает отчаяние из-за несправедливого приговора, постигшего моего друга. Кроме того, мной движет желание убедить остальных в его невиновности. Впрочем, форма этой книги (далекая от свидетельствования, как можно будет убедиться ниже) выбрана совсем по другим соображениям. И здесь я перехожу ко второй из причин, о которых я сказал прежде.

Документы миланского процесса и предшествовавшего ему следствия регулярно наводили меня на мысль о запутанных и неоднозначных связях между судьей и историком. Уже много лет я размышляю на эту тему. В ряде статей я попытался исследовать методологические и (в широком плане) политические смыслы целой серии общих для обеих профессий элементов: улик, доказательств, свидетельств 1 . Более глубокое сопоставление казалось мне в тот момент неизбежным. Оно вписывается в долгую традицию: само название (впрочем, предсказуемое) моей небольшой книги воспроизводит, как я обнаружил, пока писал ее, заглавие статьи, опубликованной Пьеро Каламандреи в 1939 г. 2 Впрочем, всегда непростой диалог между историками и судьями сегодня обрел принципиальную значимость и для первых, и для вторых. Я попытаюсь объяснить, почему это произошло, отталкиваясь от конкретного случая, который по уже названным причинам особенно близко меня коснулся.