Суета
Шрифт:
Устроился бы лучше в институт. Работник Руслан хороший— целыми сутками в больнице торчит, они без него ничего бы не сумели, никаких новых операций. Все на его плечах держится. На других батрачит. Конечно, возьмут в институт. Годы работы на Севере тоже не у каждого, кандидат наук да еще на практической работе — это не бездельник, что из учеников да опять в аспирантуру. А он ну ничего не делает, чтоб куда-нибудь перейти! Мог бы Алексея Алексеевича попросить, тот бы, может, взял. Хороший работник, ничем не подпорченный, всюду нужен. А то все для больных, для больных, а вся слава этому Льву. А тот так даже докторскую не хочет себе делать. Зачем Руслану на него работать?..
И пример этого Льва мужикам нашим
Нечего наших мужиков развращать своим примером. Все хочет новое, новое. Ну и делай сам. И сценарии эти дурацкие пишет, и богема киношная вечно в больнице крутится, вечно у них болеет кто-то. Все сюда, все к ним. А эти вахлаки радуются. Интересно им стало. Пялятся на них как дети. Интересно! Совсем не интересно — одна распущенность и неустроенность. Бездельники. Собираются в кабинете и гоняют чаи. И те тоже приходят, тоже с ними чай пьют. А потом, конечно, умиляются: «Ах, как у вас хорошо! Ах, какой климат!» Показуха одна, а вовсе не «ах, какие прекрасные ребята». Они и млеют: «Ах, как у вас прекрасно работать!» — и они готовы. Напыжатся словно павлины. Баринов Алексей Алексеевич тоже скверную роль играет. Потакает их самодовольству. Хвалит, говорит, что их больница — лучшее место для настоящей работы. Нигде, говорит, не видел такой нравственной обстановки. Слышали вы что-нибудь подобное?! «Нравственной»?! Да что он понимает в нравственности? Это Львиное двоеженство, что ли, нравственность высокая? Оседлали слово, и гарцует на нем всяк как хочет.
Да и то, что они работают дружно и хорошо, так это только кажется. Никакой субординации не соблюдается. Беспорядок полный. Каждый делает что хочет, во что горазд. Может, с операциями и не так, но в остальном кавардак. Отделение что твой проходной двор: кто хочет, тот и ходит. А Лев теоретизирует при этом: «В наших условиях порядок только ухудшит положение. Родственники должны иметь возможность прийти в отделение в любое время, чтобы поговорить с врачом и ухаживать за своими близкими». Ну?! Это как?! Где это видано?! Родственники должны ухаживать за их больными! «Всем известно, что с санитарками плохо не только у нас. Пусть ухаживают». Хорошо жить захотел! Есть проблема — он ее и скинул на плечи родственников. Вот и развел бардак. Нет, это уж всегда, если в своем доме нет порядка, так и на работе не будет. А как же в других больницах, где за порядком следят? Там кто ухаживает за больными? Или там плохо работают, плохо лечат? У них ведь тоже больные выздоравливают, между прочим.
Нет-нет! Руслану надо уходить во что бы то ни стало, я ему все время говорю. А он: нельзя да нельзя. Не время! Предательство! И миллион других красивых слов. Да что он предает? Без него, что ли, работать не смогут? Прекрасно смогут. Обойдутся. Говорит, не физическое предательство, а моральное. Так надо без скандала, по-хорошему. «Предательство»! Вот Лев, тот действительно семью свою предал. Да и сам Лев, кстати, мог бы ему помочь в институт перебраться. У него по всем линиям связи есть. Устроился неплохо. В институте за кандидатскую, наверное, около ста набавят. А здесь десятку только.
Надо о детях тоже думать — не только о себе. Да и не сделал бы он своей диссертации, если б я не помогла, не создала условий, не освободила его от всех домашних обязанностей. Почти от всех. Правильно тогда об этом на банкете говорили. А он раздулся — все сам будто. Нет, попрошу
Еще и сахар потащил — да они свое пустое времяпрепровождение на самом деле любят больше работы. Им пустота эта милее дела. Закончили — идите по домам, а не сидите, не набирайтесь дурного духа. Заставить бы их еще тетрадки дома проверять. Проявят себя героями на два часа в операционной, а остальные двадцать два часа, как петухи, гордятся этим. Или вдруг ночью в больницу вызывают — тут уж они такие утомленные чайльд гарольды, что не приведи господь. — А вот так бы, по капельке, по тетрадочке, про того же Чайльд Гарольда бы попроверяли — тогда бы узнали настоящую работу.
Нет. Надо Руслану уходить. Все сделаю для этого. Придумает же такое! «Предательство»! «Не могу, — говорит, — ломать своими руками то, что мы делали, — от самых такелажных работ до самых больших операций и диссертаций». Много понимает про себя. Да что он сломать-то может? Придумывает красивые слова, красивые оправдания, а про детей думай я. Нет у него никаких оправданий, что б он там ни придумывал. Тьфу!
Ну ладно, черт с ними и с их больницей. Мне вон еще сколько тетрадей проверять…
СВАДЬБА
— Брачующиеся Орловы, пройдите в комнаты.
Все задвигались, стали перемещаться с места на место, скученная до этого компания в считанные мгновения расползлась по обеим комнатам. Лев Михайлович полностью отдался неведомо какому течению, направившему, а затем задержавшему его чуть позади дочери.
С самого возникновения в семье свадебной идеи он вынужден был оставаться в полной пассивности. Как бы с ним почтительно ни разговаривали, ему лишь сообщали, доводили до сведения, подталкивали к тому или другому, пока не привели к сегодняшней церемонии. Сознавая свой грешный отрыв от семьи, он не мог позволить себе как-то влиять на события, даже если бы и были у него соображения против надвигающегося изменения в жизни Ирины. Впрочем, никто и не спрашивал, как он относится к этому. Он не видел ничего плохого в наступающих переменах, просто пытался разглядеть происходящее с холма, построенного своими руками в равнине, где существовала его семья. Сверху, конечно, обзор шире, но зато детали, столь важные в близком постоянном общении, разглядеть не удавалось. Он мог лишь банально удивляться катастрофическому росту своего ребенка и соответственно сокрушаться быстрому умалению дней, отпущенных нам природой. Лев Михайлович, не Бог весть как оригинально размышляя на эту тему, пожалуй, не совсем уместно и не ко времени пришел в радостное возбуждение не столько от бурлящего вокруг празднества, сколько от сознания мудрости природы, не сообщающей никому, какой каждому отпущен срок.
Вся его якобы принципиальная пассивность на самом деле была вынужденной расплатой за ту странную, удобную и тяжелую ситуацию, которую он сам создал в своей прошлой, когда-то сравнительно равнинной, плоской жизни. Все сделал своими руками. Как бы сейчас ни рассуждать по этому поводу, факт остается непреложным: сегодняшняя его роль ограничивалась лишь воспоминаниями, размышлениями, представлениями и показной веселостью.
Лев Михайлович вспоминал, как однажды в воскресное утро Сережа вошел к нему в комнату. Лев Михайлович на мгновение удивился появлению этого мальчика в такую рань. Разумеется, вида не подал, но с горечью сообразил, что многого не видит в своем доме, не замечает, что происходит в жизни носителя его бессмертного гена — в жизни дочери; прозрачно ясна причина утреннего появления этого милого, приятного его сердцу юноши.