Сугомак не сердится

Аношкин Михаил Петрович

— Это замечательно, что ты нашел друга.

Владимир промолчал.

II

Как-то по заданию редактора Владимир был на тракторном. Когда кончил дело и вышел на улицу, над городом нависла гроза. Черная туча со зловещими клубящимися крыльями наплывала тяжело, угрожающе. Погрохатывал гром. И ничего будто не изменилось: мчались автомобили, говорлив и пестр был людской поток, кричали мальчишки, хрипели клаксоны. Но во всем затаилось что-то тревожное, и то что родило это тревожное, скоро обязательно должно было нарушить и кажущуюся

обыденность.

Бессонов прибавил шаг. Вдруг перед ним вырос земляной вихрь, обдал лицо горячей пылью, ударив в глаза и нос. Упали первые крупные капли и расплющились на сером асфальте.

Владимир скрылся под аркой ближайшего дома и с радостью увидел, что сюда спешит Галя. Дождь после сотрясающего раската хлынул неудержимо, словно открыли на небе тысячи плотин.

Народу под арку набилось много. Какой-то паренек, весь светясь от восторга, приговаривал:

— Ух и льет! Посмотрите, как хлещет!

— Свежесть воздуха и, конечно, чистота всегда нужны в таком городе, как, извините, наша Челяба, — начал было мужчина в парусиновом костюме, в очках, с горбатым носом.

Галя посмотрела на него с недоумением и отодвинулась в глубь арки — нудные люди не переносятся даже в таких случаях. Она очутилась возле Владимира. Увидев его, просияла.

— И ты попался? — воскликнула Галя. — Однако ты сухой, а меня немного помочило. Предусмотрителен!

— Какая там предусмотрительность! — весело махнул рукой Бессонов. — Так и хочется вот босиком по лужам пройтись, знаешь, как в детстве.

— Давай! — засмеялась Галя.

— Солидность не позволяет.

— Солидность, — вдруг погрустнела Галя и, помолчав, спросила: — Почему не заходишь? А мы вчера с Колей говорили о тебе. Прочли твои стихи в газете и вспомнили.

— Да все некогда: то, другое, третье…

— Не сутками же трудишься?

— Всякое бывает. Такая уж беспокойная жизнь у нас, у газетчиков.

— Нравится тебе это беспокойство? — спросила Галя, чуть улыбнувшись.

— Нравится.

Выглянуло солнце, заискрилось, заблистало на мокрых тротуарах, затрепетало на листве тополей и лип. С шелестом разбрызгивали воду автомобили. Гроза освежила город.

Владимир попрощался с Галей и заспешил к троллейбусу. Но в последний момент раздумал — решил итти пешком. Надо было собраться с мыслями. Налетели воспоминания. И прошлая обида захлестнула его.

…То был солнечный амурский день. Владимир спешил в штаб полка за документами: его увольняли в запас. По дороге нагнал знакомый старшина и передал письмо. По почерку догадался — от Гали. Давно не писала она. Владимир начинал уже беспокоиться, оказывается зря. Все было к одному: и этот солнечный день, и долгожданное письмо, и скорый отъезд на Урал. Оформив документы, Владимир ушел на берег Амура, к детскому парку, и разорвал конверт.

«Здравствуй, Владимир Семенович!» — прочитал он и насторожился. Галя впервые называла его так официально.

«Я считаю, — продолжал он читать, — что сказать правду, если даже она горькая, лучше, чем

скрыть ее. На всю жизнь запомнила дни, проведенные в лесной деревушке близ Овруча. Все тогда было необыкновенным — и сама жизнь, и наши встречи, и твои стихи. С тех пор миновало два года. Это немало, чтобы трезво оценить прошедшее, чтобы все поставить на свои места. Я поняла: у меня не было любви к тебе. Было увлечение, пусть яркое, но недолгое. Возможно, верила бы я и до сих пор в мою любовь к тебе, если бы жизнь не раскрыла глаза, если бы не испытала мое чувство. Не обижайся на откровенность, на правду не злятся. Я встретила человека, которого полюбила крепко, навек.

Не презирай меня — иначе поступить не могла. Я верю: останемся друзьями, не так ли, Володя? Будешь в наших краях — заходи. Я и мой муж будем рады тебе. А мужа ты хорошо знаешь — это Николай Сидоров».

И померк для Владимира солнечный день. Пусто и тяжело сделалось на душе. Он и не заметил, как очутился за городом. В этом месте быстрая и полноводная Зея, словно устав от вечной спешки, вливалась в спокойный Амур.

На берегу было шумно. К парому, который таскал юркий катерок, тянулись автомобили, повозки, люди. По реке сновали сторожевые катера. Гулко вздыхал судоремонтный завод.

Владимир присел в сторонке от этой сутолоки и просидел так до вечера. А ночью курьерский поезд мчал его в родные уральские края.

Минуло семь лет. Много это или мало? Как измерить время? Владимир считал, что любовь к Гале давно прошла. Не мог представить себя без Лиды, без Валерки.

И вдруг что-то случилось. Какая-то большая несправедливость прокралась в жизнь Владимира. От нее не убежишь, о ней не забудешь — она, эта несправедливость, в самом сердце.

* * *

Однажды в редакцию завернул Николай. Ввалился шумно, нагруженный доверху покупками, которые кучей свалил на диван.

— Здорово, Володя! — прогудел он, тиская Бессонову руку. — Контора пишет?

Он уселся напротив, и они закурили.

— Приходи в субботу, — сказал Николай. — Светланке пять стукнуло. Круглая дата — мы нашу жизнь пятилетиями считаем. Приходи.

— Не обещаю. Кто знает, как дела сложатся?

— Брось! Не увиливай!

— В самом деле. Может, дежурить придется, а то и в командировку.

— Словом, жду… С женой.

— Но…

— С женой, иначе выгоню!

— А если она не пойдет? Да и сына оставить не с кем.

— Не крути, Володька! Хватит! Хочешь, поеду и договорюсь с твоей женой?

— Вот пристал! — засмеялся Владимир, даже вспотев от сидоровского натиска. — От тебя не отвяжешься.

Уходя, Николай погрозил тростью:

— Только не приди!

Лида к приглашению вначале отнеслась безучастно, по крайней мере так показалось Владимиру. Поправив волосы, она сказала:

— Иди один.

— Как же я пойду один? — горячо возразил он. — Ты же понимаешь…

Лида отлично знала Владимира. У него была впечатлительная натура, легко воспламеняющаяся, но честная.