Сугомак не сердится
Шрифт:
— Ну, почему ты не такой? — прошептала она с горечью, сжав кулачки и поднеся их к щекам. — Ну, почему, Коля? Как же быть?! — она упала на диван, и тихо заплакала.
Он не успокаивал. «Почему я не такой? Какой дурацкий вопрос, какой дурацкий узел! — думал Николай, глядя в окно. — Нет, я найду себя. Я еще докажу, какой я!»
А Галя всхлипывала реже и реже и, наконец, затихла. Николай все стоял у окна и курил.
За окном занималось новое утро.
Бессонов собирался в отпуск. Лето уже уходило — пора! Устал нынче как никогда.
Перед отпуском навестил
Сидоров сел в кресло, бросил под ноги трость и полез в карман за папиросой. Не сказал ни слова, даже «здравствуй».
Слова не нужны были. Все ясно. Оба они — и Николай и Владимир — отлично понимали друг друга, у них происходил немой разговор. Само присутствие Сидорова было укором. Смотри, как бы хотел сказать Владимиру, до чего ты меня довел. Разве не понимаешь, что без Гали нет мне жизни? Не лишай самого дорогого — Гали и Светланки. Слышишь, не трогай!
Сидоров поднял голову, и почудилась Владимиру во взгляде его злая решимость: не отдам, буду драться!
А Владимир быстро шагал по кабинету взад-вперед. Буря бушевала в его душе. Он сознавал правоту друга, а сердце не хотело с нею считаться.
— Я, дурак, радовался, когда встретил тебя, — заговорил Сидоров. — Домой повел. Душу тебе доверил. Еще бы! Фронтовой друг нашелся! А что Галя тогда предпочла тебя мне — видно, так было лучше.
— Рассудил, — усмехнулся Владимир. — Кому было лучше, а мне нет. Понимаешь это?
— Мстишь?!
— А за это ты просто болван, — разозлился Бессонов. — Ты думаешь, мне легче твоего? Ты считаешь себя мучеником, а меня злодеем! Эх, ты!
Владимир прикрыл ладонью лоб: почему-то больно было в висках. Зачем он кричит? Для чего?
Сидоров медленно поднялся. Владимиру подумалось, что Николай бросится на него. И Владимир инстинктивно отодвинулся.
— Прости, Володя, — прохрипел Сидоров и поковылял к выходу, ссутулившись. У дверей спохватился — забыл трость. Владимир поднял ее с пола и подал Николаю. Тот взял трость и помедлил, остановив тяжелый взгляд на лице Владимира. Тот не выдержал, опустил глаза и увидел на руке Сидорова татуировку: сердце, пронзенное двумя стрелами, и надпись: «Коля — Галя».
За Сидоровым захлопнулась дверь. Владимир налил стакан воды и с жадностью выпил.
А виски все-таки болели.
Нынче в отпуск Владимир собирался без особого желания. Хотя и манила перспектива забыться от треволнений, но слишком призрачна была эта перспектива. Раньше отпуск проводил с семьей, спокойно и хорошо, а нынче не было с Лидой разговора об этом. Ехать хотел один. Лида знала, что Владимиру предстоит отпуск, но не спрашивала, как он будет его проводить.
Не было раньше у Бессоновых времени веселей, чем сборы в отпуск. Перед отъездом, бывало, и воздух-то в квартире становился другим, пропитанным всеми дорожными запахами. Даже Валерка чувствовал это и радовался. Приводилась в порядок одежда, все стиралось и гладилось, упаковывалось в чемоданы. Делались разные закупки, была лихорадочная беготня за железнодорожными билетами.
Славное было время!
Нынче никто никуда не собирался. Владимир приходил поздно и молчал. Молчала и Лида. Валерка спал.
Перед самым отпуском Владимир мимоходом сказал, что собирается ехать на южный берег Крыма.
Лида починяла Валерке штанишки. Подняв глаза, она взглянула на мужа и не видела его. Грустные мысли увели ее куда-то далеко-далеко. Понемногу взгляд ее оживился, дрогнули ресницы, и Лида спросила:
— Ты что-то сказал, Володя?
— Я сказал, что поеду в Крым.
— Ах, в Крым, — произнесла она, словно извиняясь. — Мне показалось, будто ты о чем-то спросил меня.
Она опять склонилась над шитьем. Но вот рука с иголкой замедлила движение, опустилась на колено. Лида проговорила:
— А я тебе охотничий костюм подготовила, сапоги из починки принесла. И ружье твое мастер отремонтировал.
— Но я ж не собираюсь на охоту!
— Нет, ты мне ничего не говорил. А я подумала: тебе лучше ехать на охоту.
— Об этом я сам позабочусь, — недовольно отозвался Владимир и ушел на кухню. Когда вернулся, Лида все так же шила, низко наклонив голову. Владимир посмотрел на жену, на ее печально-сосредоточенное лицо, и нежная жалость шевельнулась у него в груди. Он подумал: «Что, если в самом деле поехать на охоту! Зачем мне этот Крым?»
Лида будто угадала его мысли.
— Тебе, Володя, надо побродить одному, — сказала она. — Я ведь хорошо знаю тебя. Остынешь там, разберешься во всем. Езжай на охоту.
— В Крым поеду, — упрямо твердил он.
— Езжай в Крым. Там хорошо, — вздохнула Лида. — Только тебе не Крым нужен. Ты любишь горы, озера, тайгу. Любишь бродить, коротать ночи у костра. Тебе надо отдохнуть, развеяться, поразмыслить. Помнишь, как тебе это помогло в позапрошлом году? Ты тогда тоже устал, а вернулся с охоты совсем, совсем другим: свежим, бодрым. Я ведь понимаю тебя.
. . . . . . . . . .
И Владимир уехал на охоту. Лида поцеловала его и заплакала. Успокоившись, она поглядела на него большими печальными глазами и сказала:
— Я люблю тебя, Володя. Ты это не забудь, когда будешь думать о себе. Плохо будет нам с Валеркой без тебя. Я тебе верю, Володя.
Городок, куда приехал Владимир, был чудесен. На улицах было много рябины. Она пламенела почти перед каждым домом, придавая тихим улицам особую гордую прелесть. Красные гроздья рябины свешивались к резным наличникам окон, клонились к акации, отражались в голубой дремоте озер. Роняли листья деревья. Отцветали на газонах последние цветы.
Владимир ушел в горы.
Лето увядало спокойно. Пожухла трава. Воздух был чистым и прозрачным. Роща проглядывалась насквозь. Редко и неохотно падали листья — печальна и обидна осенняя немощь.
Иногда попадались красавицы-лиственницы, высокие, недоступные, они любят свет, солнце, свободу. Одиноко или группами высятся они на взгорьях, пожелтели, выделились на фоне темной зелени сосен, грустят о вчерашнем и мечтают о голубых ветрах весны.
В горах Владимир бродил целую неделю. Пил студеную родниковую воду, варил свежую картошку и то, что удавалось промыслить. Зябкие ночи проводил в зародах (делают внизу такие ниши, в которых тепло и сухо). Ходил до изнеможения, а потом разводил костер и писал стихи. Он старался не думать о том, от чего убежал. Хотел, чтобы все устоялось, улеглось и тогда легче будет решить.