Сугомак не сердится
Шрифт:
— Обождите минутку!
Прием провела кое-как. Дома застала Николая, он был уже под хмельком. Начатая пол-литровка стояла на столе, а рядом тарелка с нарезанным огурцом. Словно не замечая жены, он налил еще. Галю захлестнул гнев.
— Не сметь! — крикнула она, выхватила у него стакан, выплеснула водку на пол. Николай не сопротивлялся, он низко опустил голову.
— Да как ты мог, как ты мог! — давая волю гневу, горячо говорила Галя. — Зачем так делаешь? Разве это выход?!
Николай поднял голову, глаза его были полны слез.
— Душа горит, Галка,
К ее горлу подступил комок. Зачем накричала на него? Ему и без того тяжело. Но почему он такой вялый и слабый? Где его смелость и дерзость?
А Володя? Почему он так сделал? Почему не разобрался, что происходит в душе его фронтового друга?
Нет, Галя не успокоится, пока не получит ответы на эти вопросы. И она поехала в редакцию.
Владимир смутился, когда увидел ее — бледную, с упрямо сжатыми губами. Он ждал разговора, внутренне готовился к нему. Думал, что объясняться будет с Николаем. А приехала Галя решительная, строгая и далекая-далекая.
Галя села напротив, до боли в пальцах сжав сумочку. Владимир крутил в руках карандаш, рассматривая красные грани.
— Володя, почему ты не помог Николаю? — спросила она дрогнувшим голосом. — Очернить человека легче, чем помочь. А вы ведь фронтовые друзья, большие друзья.
Владимир прикрыл ладонью глаза, словно бы защищая их от слишком яркого света. Галя вдруг поняла, что ему не просто ответить на ее вопрос, ему тоже нелегко, и пожалела, что поддалась порыву.
— Видишь, Галя, — наконец ответил Владимир. — Если бы это был мой отец, я бы все равно обязан был сделать так же, как сделал сейчас. Это мой долг.
«Галя, милая Галя! — хотелось крикнуть ему. — Не упрекай меня, я не мог поступить иначе, не мог, понимаешь?»
Он вызвался проводить ее. Молчали. Когда проходили сквер, Владимир остановился и взял ее за плечи. Их глаза встретились. У Гали бешено заколотилось сердце. Она испугалась, отпрянула.
— Нет, нет! — прошептала она, пятясь от него. — Ничего не говори, не надо!
— Галя!
— Уйди! — она повернулась и побежала от него по аллейке. Владимир остался на месте, опустив голову.
А Галя бежала и бежала, будто за нею гнались. «Боже мой, боже мой! — жарко билась в голове мысль. — Он же любит! Любит!»
Галя обессилела и опустилась на первую попавшуюся скамейку и заплакала. Тяжело было на сердце. Подумала в тревоге: если позовет ее завтра Владимир, у нее не хватит сил сопротивляться. С ней делалось что-то странное.
Через несколько дней Владимир случайно встретил в городе Галю. На этот раз разговор был непринужденным и расстались довольные друг другом. Затем Владимир позвонил в поликлинику и попросил Галю приехать к парку.
Волновался, думал не приедет, а она приехала в шелковом белом платье, несколько смущенная. Они удалились в безлюдные боковые аллейки. Первой заговорила Галя.
— Мне страшно, — она сжала его руку. — Что будет? Я начинаю понимать: Николай не тот, не тот! Я думаю об этом с ужасом. И ты тут. Зачем ты второй раз входишь в мою жизнь?
Возвращался домой Владимир будто опьяненный. Ему было и хорошо и горько — все переплелось. Как же он теперь посмотрит в глаза Лиде? Как он теперь будет целовать Валерку?
Лида была доброй, отзывчивой. Они почти никогда не ссорились. Иной раз Владимир злился, говорил обидные слова. Она молчала, а потом улыбалась так, словно ничего и не произошло.
Легко с ней жилось Владимиру. Родился Валерка, и жизнь стала еще дружнее.
И вот что-то надломилось. Лидии характер стал раздражать. Ее покладистость, желание избежать острых углов, сгладить противоречия стало нестерпимым. Он вдруг увидел в этом проявление рабской покорности и злился.
Когда несчастье вошло в дом, когда Лида почувствовала, что теряет Владимира, в ней проснулась гордость. Лида старалась сдерживать себя, но потом стала втихомолку выплакивать горе. Владимир заметил, каким лихорадочным блеском светятся ее глаза…
Владимир открыл дверь квартиры своим ключом: в кухне свет не зажигали. Пройдя тихонько к другой двери, он заглянул в комнату — там горел свет.
Лида гладила белье. Движения ее были медленны: видно было, что она, работая, глубоко размышляет. Владимир хотел было уже войти, когда Лида выпрямилась и в глазах ее блеснули слезы. На обеих руках она подняла голубую сорочку, ту самую, которую подарила ему в день рождения, некоторое время скорбно глядела на эту сорочку и вдруг закрыла ею лицо, опустилась на стул и заплакала.
Словно кто-то резанул Владимира по сердцу, будто безвозвратно утерял он в эту минуту самое ценное, самое дорогое в жизни.
И Владимир выбежал из дому, побрел по улице, опустошенный, без всякой цели.
Лида полюбила Владимира, как говорят, с первого взгляда. Училась на втором курсе педагогического института, а он только что демобилизовался, поступил на первый. Ока увидела его, высокого, в военном костюме — на плечах гимнастерки еще видны были темные полоски от погон. У него было тонкое, одухотворенное лицо музыканта или поэта. «Это он! — радостно екнуло девичье сердце. — Давно ждала его, и он явился». Но Владимир долго не замечал, не видел, как она краснеет и теряется в его присутствии. Но удивительно, Лида была спокойна, она знала — ей вещало сердце, что он будет ее, он ни за что не пройдет мимо такой любви — тихой, светлой, прочной.
И он не прошел мимо.
Это случилось осенью. Студентов отправили в колхоз. Целыми днями копали картошку, возили ее в хранилище.
Однажды девушки послали Лиду в деревню пораньше — наказали приготовить ужин. Лида торопилась и оступилась в глубокую колею. Вскрикнув от боли, Лида упала, а подняться уже не могла — вывихнула ногу. Кое-как отползла к бровке кювета и заплакала.
Надвигался вечер, было пасмурно и тоскливо. Девушки придут голодные, а она им не приготовит ужина. И плакала Лида не столько от боли, сколько от досады, от обиды на себя.