Сугомак не сердится
Шрифт:
Владимир в этот день раньше ушел домой. Он и нашел Лиду на дороге. Она посмотрела на него с горькой улыбкой — чернобровая, заплаканная.
Он шутливо спросил:
— Авария?
И, не говоря больше ни слова, Владимир поднял ее на руки и понес. Она застеснялась, попросила опустить, а он посмотрел в ее глаза и сказал:
— Нет, теперь уж я тебя буду крепко держать!
Владимир ответил на ее любовь. Наконец-то он ее увидел, наконец-то заметил!
И вот опять встретилась ему на пути эта Галя. Почему он потянулся к той женщине, разве она ему дает столько тепла и ласки, сколько дает она,
— Не мешай счастью. У нас с Владимиром есть больше, чем привязанность. У нас есть сын. А у вас дочь. Отступись ради их будущего!
Но Лида не пошла к той женщине, никому не поведала про свои страдания. Она была глубоко убеждена: не настоящее у него это увлечение, вспыхнет и погаснет. А ее любовь вечная, он не сможет обойтись без нее.
Лида старалась быть больше на людях. В школе, где она работала, на лето устроили городской пионерский лагерь, и Лида, забрав Валерку, шла туда, читала ребятам книги, забывалась.
А вчера занялась стиркой, а теперь вот весь вечер гладила. Когда взяла голубую сорочку, расстелила ее на столе — задумалась. Эту сорочку купила в день рождения Володи. Искала, искала ему подарок и вот купила сорочку. Хорошая попалась — добротно сделанная, из прочного материала.
Когда преподнесла ему подарок, он поцеловал в глаза, в губы, в лоб. Валерка кричал озорно:
— И меня, папа! И меня!
Владимир целовал и Валерку. В мае это было, а будто вечность прошла.
…Лида приподняла на руках сорочку и с горечью подумала о том, как давно не целовал ее Владимир, как давно не ласкал. Приходит угрюмый, ни на кого не глядит — сторонится.
Лида заплакала. В это время стукнула дверь. Лида вздрогнула, заглянула в кухню и включила там свет. Никого не было. Она выскочила на лестничную площадку — по лестнице бегом спускался Владимир.
Она хотела крикнуть:
— Куда же ты, Володя?! Вернись!
Но слова застряли в горле.
Николай Сидоров не был рожден для спокойной жизни. Ему бы все время ветер в лицо, ему бы постоянно преодолевать преграды. Вот тогда бы все было в норме! А однообразная, как конвейер, жизнь вызывала в нем усталость, равнодушие. Ему бы матросом скитаться по бурным океанам, всегда бы находиться в движении, всегда бы обновлять свои впечатления, жить бы в невероятно тяжелых полярных условиях. После войны, когда знал, что надо во что бы то ни стало учиться, а учеба не давалась — шел напролом. Это было по душе. Трудности не выматывали, а вызывали торжество, большое желание померяться силами.
Устроился на завод, огляделся, обжился, и все показалось обыденным и неинтересным. Каждый день одно и то же: одни и те же люди, одни и те же детали, одни и те же разговоры, а душа куда-то рвалась, требовала чего-то большого, такого же, как на Висле. Но такого сейчас не находил. Вот и потерял перспективу. Слушал он разговоры Бессонова с рабочими, больно было, но понял: нельзя больше так жить. Нельзя! Появилось письмо в газете — смалодушничал, хотел согреть душу водкой…
А потом позвал начальник цеха. Поздоровался приветливо, усадил Сидорова на стул, а сам отошел к окну, стал спиной к мастеру. Значит неприятное скажет, обдумывает, как сказать, чтобы не обидеть. Да говори же!
Николай горько улыбнулся и попросил:
— Павел Петрович, я не из слабонервных. Говорите прямо.
Начальник резко повернулся, подошел к Николаю, положил ему руку на плечо.
— Но ты же можешь остаться в цехе. Бригадиром хочешь? Наладчиком? Еще кем?
— Спасибо, Павел Петрович. Я подумаю.
— Подумай, дорогой, и приходи. Сам понимаешь — нельзя тебя оставлять на участке.
— Да, да, — торопливо подтвердил Сидоров и вышел.
Улица встретила многоголосым звоном. Хотелось бежать, бежать — лишь бы не стоять на месте, не давать волю своим мыслям. Мчаться и мчаться бы с бешеной скоростью, чтоб ветер свистел в ушах, чтоб дыхание спирало, чтоб сердце вырывалось из груди!
А он шагал медленно, постукивая тростью об асфальт. Надоело — сел на трамвай, потом пересел на другой — очутился в Металлургическом районе. Побродил по нарядным молодым улицам, а душа хотела движения стремительного, оглушающего. Нанял такси и поторопил шофера:
— На вокзал! С ветерком!
Шофер подумал, что этот хромой человек, с курчавыми волосами и грустными глазами, опаздывает на поезд, и жал на всю «железку».
Расплатившись с шофером, Николай купил билет на электричку до Полетаево. Ехал в полупустом вагоне, прислушивался, как в другом конце вагона весело разговаривали и смеялись юноши и девушки. А сам думал и думал, постепенно успокаиваясь.
В Челябинск вернулся под вечер. Добрался до Спартака и побрел к парку — домой не хотелось.
Почему, собственно, так близко к сердцу принял первую крупную неудачу? Сколько впереди еще дел: ведь ему немногим больше тридцати! Главное еще впереди, он еще найдет себя!
На душе посветлело. С интересом стал присматриваться к прохожим. Обратил внимание, что вечер сегодня удивительно хорош, и город в этот час особенно оживлен, наряден, шумлив.
Возле парка как-то сразу заметил Владимира Бессонова и не вдруг сообразил, что та женщина в белом платье, которая к нему подошла и застенчиво улыбнулась, была Галя.
Владимир подхватил ее под руку, они стали пробираться к входу и скоро затерялись в пестрой, говорливой толпе.
Николай был поражен. Растерялся в первую минуту. Затем вдруг почувствовал в теле слабость, будто целый день выполнял непосильную физическую работу. Отошел в сторонку, прислонился к ограде.
Мечты, стремления, думы, всякие неприятности — зачем все это? Ничего не нужно, пусть все летит в тартарары!
Галя, Галя…
А Володька! Что же ты делаешь, Володька? У тебя же такая чудесная жена, тебе ж повезло в жизни! И зачем ты так-то?
Домой Николай вернулся ночью. Света в комнате не было, но Галя не спала. Она стояла у окна, опершись одной рукой о подоконник. Николай бросил трость на диван, приблизился к Гале, встал за ее спиной. Она не обернулась, не вымолвила ни слова.
На улице прозвенел трамвай, разбрызгивая в стороны голубые искры.
— Галка! — позвал он тихо, но требовательно. — Разве ты его любишь?
Она промолчала.
— Я не верю, Галка…
— Не знаю, ну ничего же я не знаю! — громко ответила она и поникла головой, и затряслись ее плечи. Он обнял ее, а она оттолкнула, повернулась к нему.