Сухуми: зеркало воспоминаний
Шрифт:
– Как тебя зовут?
– Майя!
– Будешь играть с нами, Майя?
– Буду.
И все, вы уже друзья, которые делятся самым дорогим друг с другом. Мы играли во все, что так жалостливо выбрасывал мужчина, а женщина лишь смотрела на чемоданы, которые были переполнены. Вдруг вышла бабушка, громко известила, что готов обед. Женщина повернулась к нам и крикнула: «Дети, пойдемте кушать!»
Мои новоиспеченные друзья встали, и я привстала тоже, но не двигалась. Вдруг девочка оглянулась, взяла меня за руку и потащила за собой. Я зашла в дом, в суматохе никто и не заметил, что в семействе появился третий ребенок. За столом сидел дедушка в пиджаке и галстуке, я видела впервые такого дедушку. Мой дедушка всегда был в майке или рубашке,
– Отец, может, ты все-таки поедешь с нами? – сказал мужчина, который скидывал нам игрушки.
Дедушка взглянул на него очень сурово, я даже немного испугалась, но продолжила есть мамалыгу. Все уже сидели за столом, как дедушка взглянул на меня и спросил:
– А ты кто такая, девочка?
– Я не девочка, я Майя, – ответила я.
– Откуда ты пришла? – спросила женщина, которая складывала чемодан.
– Оттуда, – показала я в сторону улицы.
– Ну ладно, пусть покушает, а потом поговорим, – строго произнес дедушка.
Пока я жадно поедала горячую мамалыгу с фасолью, заедая солениями, в семье происходил переворот. Мы с детьми делали вид, что ничего не слышим, но не слышать было просто невозможно. Молодая семья покидала Сухуми, а старики не хотели бежать. Дед пытался доказать, что он прошел слишком много, чтобы бояться каких-то мальчишек, которые сами не знают, чего хотят. Его пытались переубедить сын и невестка, а жена просто вздыхала, теребя платок на голове.
– Мы тоже уезжаем, – вдруг влезла я. Я всегда чувствовала себя свободно со взрослыми, в этом было влияние моего дедушки, который с самых первых дней водил меня по всему Сухуми, знакомя со своими друзьями. Я как-то быстро привыкла разговаривать со взрослыми на их совершенно взрослом языке.
– Да ты что, и куда вы едете? – спросила меня женщина. Она не могла скрыть счастья, что, наконец, это напряжение спадет.
– К тете, в деревню, – ответила я.
– А кто едет? – вдруг подхватил мужчина.
– Я еду, мама, дедушка и бабушка, а папа остается тут работать, – ответила я, пережевывая очередной кусок мамалыги с лобио.
– Как чудесно! Видишь, отец, они всей семьей уезжают, – заметил мужчина.
Дедушка ничего не ответил, лишь недовольно отвернул взгляд.
– Но я бы тоже не хотела уезжать, – вдруг вставила я, и все посмотрели с удивлением на меня, даже дедушка, который смотрел так пристально в окно.
– Ты еще маленькая и не понимаешь, что идет война, – утвердил мужчина, и все согласились, улыбнувшись. А бабушка погладила меня по головке с таким теплым чувством.
– Мой дедушка говорит, что если кто-то скажет мне: «Ты еще маленькая, и не понимаешь», – то значит, ты сказала что-то умное, а они просто не хотят это слушать, – высказала я.
– Ну ничего себе! – уже и дети удивленно смотрели на меня.
– Сколько тебе лет? – спросил дедушка.
– Мне три года, но через три месяца мне уже будет четыре годика, потому что я родилась 1 декабря, – с гордостью произнесла я.
– Как ты хорошо говоришь для трех лет – сказала женщина.
– Это потому что со мной всегда говорит дедушка, как со взрослой, – ответила я, вновь жадно набросившись на мамалыгу.
– И почему ты не хотела бы уезжать? – спросил меня строгий дедушка.
– Потому что мы забираем все вещи, как и вы. А зачем забирать все вещи, если хочешь вернуться? Значит, мы больше не вернемся. Это грустно, – сказала я и опустила голову.
– Кочах («молодец»)! Три года, а ребенок умнее вас, остолопы. Идем, маленькая, бери вино, – сказал мне дедушка и схватил бокал вина. Он попросил бабушку разбавить мне вино с водой, чтобы я могла с ним поднять бокал.
– За Сухуми, дорогая! – поднял он бокал, я держала в руках маленькую рюмку с вином, бабушка смотрела на меня и отрицательно кивала головой.
– Не пей, дочка. Чужой ребенок, Роланд, как так можно? – произнесла она.
Дедушка что-то хотел ответить, но вдруг послышались крики: «Майя, Майя». Кто-то меня кричал.
– Это тебя кричат? – спросила женщина.
– Нет, это, наверное, другую Майю, – обманула я, ведь не хотела уходить, не доев мамалыгу.
Женщина встала к окну и, увидев мою маму, крикнула, что я сижу у них в доме, чтобы она поднималась наверх. Мама поднялась, взяла меня на руки и долго извинялась. Оказалось, что они уже полчаса меня ищут по всему Сухуми, а я сижу на соседней улице и спокойно обедаю.
– Больше так не пугай родителей, – сказал мужчина.
– Ваша дочка нигде не потеряется, – добавил дедушка Роланд.
Мы с мамой спустились вниз, меня, конечно, хорошенько отругали. А я все думала про дедушку Роланда и вино, которое так и не смогла попробовать.
Утром мы отправились на вокзал, погрузив все вещи в двух машинах. Нас встретил на вокзале дядя Гиви – это родной брат моей мамы. Я очень любила дядю Гиви, потому что могла его эксплуатировать в своих целях. Прежде чем погрузиться в поезд, я уговорила его купить мне чуть ли не все сладости, которые продавались в привокзальном киоске. В сентябре 92 года в городе еще не было сильных боев, конечно, слышны были выстрелы, но не было того ужаса, с которым пришлось столкнуться ровно год спустя. Мы сели в поезд, который был переполнен людьми, там было так жарко, что холодная вода из морозилки быстро превратилась в теплую. Я, мама, бабушка и дедушка добрались на поезде до Тбилиси. В моей памяти эта поездка так и останется самым загадочным событием в моей жизни.
Никогда не понимала фразу «обрывки памяти», пока сама не столкнулась с тем, что память моя настолько избирательна и обрывиста, словно старая кинопленка фильмов Чарли Чаплина, которая давно потерлась и перестала показывать немаловажные события. От Тбилиси на маршрутке мы добрались до Мартвили, где нас встретил на машине дядь Муртаз. Муж моей тети был очень спокойным, но веселым мужчиной. Он сажал меня на шею и катал верхом, будто я на самолете. В машине с ним сидел мой гадкий двоюродный брат Зурико. Я его считала очень гадким, потому что он всегда хотел меня разозлить, он издевался и смеялся надо мной, а я бежала и жаловалась тете Дареджан. Помню, что не прошло и три дня с того момента, как мы приехали, а моя тетя, которую я всегда называла Дареджан мамида, решила искупать нас всех троих в бане. Большая печь с краном, которая подогревалась от дров, мы сидели в большой пластмассовой ванной, я и Зурико, а его родная сестра Софико помогала нас мыть. Ей было 14 лет, а Зурико 10 лет. Пока тетя поливала нас горячей водой из ковша, Зурико говорил, что теперь я на всю жизнь останусь в деревне, что у меня больше нет дома, что я больше никогда не увижу свои игрушки. Он говорил, что в моем доме живут абхазы и играют в мои игрушки. Я очень сильно расстроилась, голышом выскочила из бани и бросилась в дом, лишь успев прихватить полотенце. Когда за мной ринулись тетя и ее отпрыски, то обнаружили меня на коленях у креста, который висел на стене. Сейчас я никогда не вспомню этот момент, после этого случая я сильно заболела и забыла о нем. Но он был столько раз пересказан, что моя память воссоздала этот образ со слов очевидцев. Я молила господа о том, чтобы эта проклятая война закончилась.
«Пусть умрет Ардзинба, – говорила я, – пусть абхазы не будут жить в моем доме и играть в мои игрушки». Я плакала, а взрослые стояли и смеялись.
Мама вернулась в Сухуми через неделю. Я помню этот день, мы все встали утром. Никто не говорил мне, что мама уезжает, а я остаюсь. Но я чувствовала, и происходящее вокруг вызывало у меня подозрения. Меня отправили в дом к дедушке, который находился в глубине деревни. Я отправилась рано утром туда с Софико под предлогом отнести дедушке вино. Я знала всегда, что тетя не любит, когда дедушка много пьет, а тут вдруг она сама и с утра отдала ему бутылку вина. Мне сразу это не понравилось, но я все же отправилась к дедушке. Дедушка Корнелий сидел на стуле, широко расставив ноги, облокотившись левой рукой на колено. На лысой голове у него был платок, оттого что он много потел, его платок в мгновение становился мокрым, он его выжимал и вновь покрывал голову.