Сукины дети (сборник)
Шрифт:
Левушка останавливается посередине тоннеля и поворачивается к Сергею Сергеевичу. Кажется, сейчас он ответит оскорблением на оскорбление, наговорит кучу яростных и запальчивых слов, сорвется на крик. Но вместо этого Левушка набирает воздуха в легкие и вдруг заводит звонким, как струна, голосом:
– Наверх вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает…
Тут он по-дирижерски взмахивает руками, и по его яростному взмаху оглушительно вступает мощный невидимый хор:
– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Сергей Сергеевич ищет по карманам платок, чтобы промокнуть внезапно вспотевший лоб, а когда вновь поднимает глаза, Левушки в тоннеле уже нет.
– А хор, набирая яростную силу, продолжает катиться по гулким, пустым коридорам:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает!..
…Ночь. Репетиционный зал. Артисты спят тут, не раздеваясь: кто на полу, кто на пандусе, кто на сдвинутых столах. Впрочем, судя по приглушенным разговорам, возникающим в разных концах помещения, спят далеко не все…
– Толика жалко! – всхлипывает Аллочка. – Случись со мной что-нибудь, он просто погибнет! Ты же знаешь, какой он ни к чему не приспособленный!
– Ах оставь! – машет рукой Ниночка. – Чего это он неприспособленный? Сам готовит, сам стирает, сам полки делает… Уж кто другой, а твой Толик не пропадет!
– Девочки, а давайте я сказку расскажу, – предлагает Игорь. – Жил в одном королевстве свирепый дракон. Каждое утро ему на завтрак приводили красивую девушку…
– Опять он о еде! – возмущается Ниночка. – Ты что, нарочно, что ли?.. У меня и так живот к позвоночнику прилип!
– Что же я могу поделать? – вздыхает Игорь. – На том стоит весь мировой фольклор. Раз – и слопал Красную Шапочку!
– Игорь! – тихо спрашивает Аллочка. – Как ты думаешь, что с нами будет?.. Неужели нам позволят вот так умереть? Господи, уж лучше бы нас всех арестовали!
– Лен, ты спишь? – Сима в темноте подползает к прикорнувшей в углу Гвоздиловой. – Я хочу сказать тебе… В общем, ты прости меня… Ну ты понимаешь за что… Я была дура!
– Я не сержусь, Сима! – как всегда ровно, отвечает Гвоздилова. – Я сама актриса и хорошо знаю, что такое артисты. Им надо все время с кем-то бороться. Это оттого, что их унижают…
– Вот, возьми! – Сима протягивает Гвоздиловой сверток. – Это твое. Ну трусики… Я спрятала их тогда в душевой… Обозлилась на тебя… А теперь вижу – ты… Возьми, а?
– Вы так торжественно их преподносите, – смеется Гвоздилова. – Как переходящее знамя. Так и хочется горячо поблагодарить вас за оказанное доверие!
– …А в Пицунду мы можем поехать осенью! – говорит Татьяна. – Путевки будут, мне обещали.
Татьяна видит, как лицо Левушки покрывается бисером пота.
– Что, что, Левушка? Опять сердце?..
– Ерунда! – морщится Левушка. – Обыкновенный спазм! Это от перемены погоды… Ничего, сейчас отпустит!
– Левушка, я боюсь! – Татьяна прикладывает ухо к Левушкиной груди. – Бухает, как молоток! Очень болит, да? Давай вызовем врача?
– И думать забудь! – отстраняется Левушка. – Только врачей здесь не хватало!.. Накормят тебя через трубочку – и кончилась твоя голодовка!
– Да пошла она к черту, эта голодовка! – плачет Татьяна. – У тебя больное сердце! Тебе нужен режим! И ребята вон еле ходят… Давай вызовем!..
– Не смей! – сипит Левушка. – Ты сделаешь мне только хуже!.. Меня уже отпустило! Правда, отпустило!
Левушка умиротворенно улыбается, чмокает Татьяну в губы и демонстративно поворачивается на правый бок. Татьяна еще какое-то время с тревогой смотрит ему в лицо и успокаивается только тогда, когда слышит ровное и размеренное сопение.
…И снова по театральным проходам несется взмыленная группа начальников. Юрий Михайлович, Анна Кузьминична, трое из райкома и сопровождающие их молодые люди с короткими спортивными прическами и в костюмчиках чехословацкого производства.
…Актеры молча выстроились на сцене… Ни звука, ни движения. Глядя на эту безмолвную толпу, можно предположить, что визит высоких гостей не производит на них никакого впечатления. В глазах актеров – ни страха, ни ожидания, ни любопытства.
На этом фоне Юрий Михайлович, и без того изрядно подрастерявший большую часть своего сановного достоинства, выглядит жалким и униженным просителем.
– Товарищи! – произносит Юрий Михайлович, и на лице его брезжит извиняющаяся улыбка. – Вышестоящие инстанции ознакомились с вашими требованиями и сочли возможным их удовлетворить. Приказ об увольнении актеров аннулирован. Спектакли Рябинина сохраняются в репертуаре. Фамилия его соответственно остается в афише… Что же касается возвращения Рябинину гражданства… тут вопрос, более сложный… необходимо выяснить мнение самого Рябинина… с ним будут вестись переговоры…
Юрий Михайлович спотыкается на полуслове. Он ждал любой реакции – смеха, ропота, но только не этой странной аморфной тишины. Не обрадовались, не разозлились. Стоят и молчат.
И Юрий Михайлович, пугаясь этого равнодушного безмолвия, начинает торопливо начинять паузу словами:
– Поверьте, товарищи… Делается все возможное… К сожалению, вопрос о возвращении гражданства находится не в компетенции министерства культуры… Но компетентные органы прилагают все усилия…
И снова глухой ухаб тишины. Никто не двигается, никто не произносит ни слова. И Юрий Михайлович, окончательно теряя остатки респектабельности, продолжает барахтаться в этой тишине, с ужасом чувствуя, что увязает в ней все глубже…