Суккуб
Шрифт:
Заполненная в субботу библиотека могла обозначать лишь одно: сессия. Присев рядом с каким-то второкурсником, я зарылась в тетради.
– …Количество людей, видевших, слышавших или переживавших телепатические явления, – я вздрогнула от шепота над ухом, – каким бы оно ни было, близко нулю по сравнению с количеством экспериментов, какие провела естественная эволюция за время… – Макс сидел на парте за мной и читал с листа, – … существования видов, на протяжении миллиардов лет, – я развернулась на стуле, поднимая
Он говорил тихо, почти шепотом, но сидевшие рядом ребята недовольно уставились на нас. Мы мешали. Возможно, до кого-то доходил смысл сказанного. Я поискала глазами однокурсников. Поднявшись, пошла на выход. Макс пошел за мной.
– Ты понимаешь, что я могла заставить тебя забыть?
– Тогда твоя невинность могла снова оказаться под угрозой.
– Откуда ты знаешь? – я отвела взгляд, хмурясь. Ну, на кой хрен трепать об этом? Почему ей так легко скрыть, что я сомнамбула и так тяжело – что девственница?
– А если бы я забыл заключительную часть нашей близости, у тебя не было бы свидетеля для сведенной во сне ноги.
– Если ты обидишь Аньку, я клянусь, ты…
Я не смогла договорить, Макс сжал мой подбородок и задрал голову.
– Ты идиотка, если думаешь, что я могу ее обидеть. Я не понимаю, что ты из себя представляешь, и что ты делаешь… и как ты это делаешь… Но во всем, что произошло и может произойти, виновата ты. И только ты.
Я смотрела на удаляющуюся спину, потирая подбородок. В бежевом круге на спине с его футболки на меня указывал красноармеец: You have failed!
У окна, в паре десятков шагов от меня замерла Моня. Я тихо выругалась, наткнувшись на ее насмешливо-удивленный взгляд.
– Ты ничего не видела, – проговорила я тихо, когда она подошла и встала у двери библиотеки.
– Определенно – нет, – усмехнулась она, качая головой.
Когда на улице начало темнеть, а в попе неметь, я вспомнила о словарях. Не факт, что они понадобятся мне на следующей неделе. Но в любом случае, сами они ко мне не доковыляют. Аньки в комнате не было. Вытряхнув на кровать все излишне утяжелявшее сумку, я направилась в гости.
Марк был дома. Он открыл после предварительного приветствия: кто? – Лида. Рука так же болталась на перевязи, но синяки начали сходить. Опухоль на кисти спала. Он что-то дожевывал. Неужели в нашем безумном мире существовал хоть один регулярно питающийся человек?
– Привет. Я забыла у тебя словари.
– Ищи, – махнул он рукой, впуская.
Словари лежали там, где я их оставила: чуть за монитором слева.
– Нашла! – крикнула я, укладывая два пухлых томика в способную вместить слона дамскую сумочку. – Извини за беспокойство!
– Никакого беспокойства, – сказал он за спиной, и я вздрогнула, оборачиваясь. Села на лавку. Наблюдая за тем, как я натягиваю и завязываю кроссовки, он ждал, чтобы закрыть за мной дверь. – Останься.
Я замерла, не веря ушам. Подняла лицо, недоуменно хмурясь и качая головой.
– Что?!
– Останься.
Распрямившись, я растерялась. Вместо вопросов: «Урод предложил мне остаться у себя? Не рехнулся ли он?» – в мыслях образовалась пустота.
– В смысле?
– В прямом. Просто останься. На эту ночь. На эту неделю. На месяц, на год. На всю жизнь. Как хочешь.
– Ты в своем уме? Ты в зеркало когда последний раз смотрел? – потихоньку приходя в себя, я наклонилась обратно к кроссовке.
– Сейчас смотрю, – он кивнул на отражение в высоком узком зеркале на стенном шкафу рядом с лавкой. – Хотя, ночью все кошки серы…
Брови сами поползли вверх: презрительно и насмешливо. Я подняла голову.
– Достойная обложки физиономия – это единственное, чем обделили меня родители и природа. И обидеть меня крайне сложно. Даже таким выражением лица.
Поднявшись, я подхватила сумку. Открыла дверь и вышла. Не глядя на Урода, пошла к выходу из тамбура, к лифту, на улицу, в общагу… «домой».
Было гадко. Было душно. Было очень жаль себя. Было страшно и обидно. Но более всего – было удивительно.
Выйдя из подъезда, я села на лавку и согнулась дугой. Уже давно стемнело. Народ гулял с собаками, собачищами и собачонками. Выгуливал подруг и банки с пивом. Выгуливал свои легкие и тазобедренные суставы. Народ наслаждался тишиной и свежим никотиновым воздухом с примесями тяжелых металлов и смол, с примесями цветущей черемухи и вишни, с примесями всех ароматов Франции из помойки у соседнего подъезда.
В мыслях стройным списком выстраивались пункты за то, чтобы «остаться»:
Прописанное маммологом лекарство от «маленькой» мастопатии.
Оказавшийся на мне этой ночью Макс.
Нормальные условия жизни, что исключает не только трахающихся в двух метрах от меня Аньки с Максом, но и все остальное.
Дикое одиночество, с проявлениями которого я не могу и не хочу справляться. Взять хотя бы неисчислимые литры этанола, поглощенные Лешкой за прошедшую неделю. Пункт можно приподнять.
Я никогда не привыкну к нему и никогда не полюблю. Об этом никто не узнает. Я смогу легко уйти и не будет сожалений и жалости даже после близости.
У меня будет доступ к компу. Причина ничтожная, но все же она меня подъела за последние недели.
На носу лето. Общежитие закроют. Анька смоется в свой Питер. А я совсем не хочу возвращаться… Совсем. И мне будет, где жить. Этот пункт можно поднять повыше.
Усмехнувшись, я повторила причины и загнула седьмой палец. Сотворение собственного мира за семь дней с полной расшифровкой собственных смертных грехов. Болезнь, страх, комфорт, одиночество, не полюблю, воспользуюсь… дважды…