Суккуб
Шрифт:
Я даже вслух не говорю.
Если мои знания недостаточны для высшего бала – я его все равно получу. Мои ближайшие планы – золотая медаль в школе и красный диплом в ВУЗе. Я уже знаю, что закончу факультет журналистики. Мне нужна максимальная аудитория. И она у меня будет.
В тот вечер, скрываясь от обожателей, в подпитии и укурке наседающих в столовке и актовом зале, я стою над раковиной в туалете. В самом дальнем туалете – на третьем этаже основного крыла школы. Я смотрю на отражение и задаюсь вопросом: было бы все так просто, не одари меня матушка-природа столь соблазнительной внешностью? Мне шестнадцать
В этом крыле школы темно. Свет есть только в туалетах. Все выпускники в актовом зале, где состоялась торжественная часть, и вручали медали. Сейчас там дискотека. В столовке – жратва и легкий алкоголь. Между мной и ними шесть лестничных пролетов, огромный холл на первом этаже и длиннющая стеклянная кишка до того крыла. И все же, здесь накурено. Кто мог забраться так далеко, чтобы покурить в туалете? Вероятнее всего, это были те, кто пришел сюда за чем-то другим. Но сейчас я здесь одна. Над раковиной у зеркала думаю о том, что пора сматывать. Я слишком долго их мучила. Напившись, они перестанут себя контролировать. А значит, придется утихомиривать. А я не люблю влиять на тех, кто делится со мной энергией своей чистой, незамутненной похоти. Это все равно, что бить по рукам тем, кто тянет тебе подношение.
Судя по витавшему в воздухе напряжению, мне могло бы грозить групповое изнасилование. Я засмеялась, представив, как они могли бы удовлетворить друг друга.
Мне нужно лишь пожелать. Достаточно представить и заставить. Одним коротким, не уловимым в сонмах проносящихся мыслей – влиянием.
– Лида…
Я обернулась в темноту. Это был Данила. Один из отчаянно влюбленных. Безопасный, как сквозняк в эпицентре торнадо.
Он подпирал стену напротив лестницы. Когда я вышла из туалета, пружинисто оттолкнулся и направился ко мне. Забавно… Сейчас снова будут признания в любви. В каком возрасте мы начинаем отличать любовь от страсти? Любовь от влюбленности? Любовь от обладания?
Вместо ожидаемых слов он взял мое лицо в ладони и, не останавливаясь, сделал оставшиеся до стены шаги. Мне пришлось шевелить ногами, чтобы не свалиться. Затылок ударился о бетонную стену. Сразу за ним, с глухим гулом – спина.
Водка, табак, что-то соленое… Я испугалась, упираясь в его грудь ладонями, пытаясь отвернуть лицо. Почему мне казалось, что даже физически я сильнее их всех?
– Отпусти, – прохрипела я, протискивая руку к его шее. Сжала пальцы, отодвигая от себя.
– Я люблю тебя, – выдохнул Данила сдавленно. Сжал запястье, отцепляя пальцы от своей шеи. – Я не могу жить без тебя. Ты должна быть моей.
Паника – это то, что заставляет забыть обо всем. Даже о том, что ты одной мыслью можешь заставить его остановиться. В панике ты сильнее. Паника рушит все рамки. Паника заставляет подгибаться колени и судорожно собирать ошметки мыслей во что-то спасительное.
– Данила, нет! – крикнула я. Показалось, что крикнула. На самом деле – прошептала.
– Ты не представляешь…
Я пыталась сесть на пол, выскользнуть. А в мыслях звенело лишь недоумение: почему он сильнее? Почему? Мы практически одного роста. Одного телосложения. Почему? Я уже видела синяки, что завтра проявятся там, где он прикасался. Куда впивался ртом. И жуткий, безотчетный страх охватывал всё сильнее.
Он говорил: Я люблю тебя.
Я слышала: ты довела меня…
Он говорил: Я не хочу жить без тебя.
Я плакала.
– Не живи! Только отстань!
У меня получилось опуститься на корточки. Я спряталась в ладонях, как ребенок, играющий в прятки. Сидя в уголке, он прячет лицо в ладонях. Если не видишь ты – то не видят и тебя…
Он сделал шаг назад. Я думала: опомнился.
Он стоял надо мной и молчал. Я думала: успокоился.
Когда он упал, я поняла, что убила. Поняла мгновенно. Сразу.
…Паника заставляет ненавидеть тех, кому ты совсем не хочешь зла. Паника всех делает врагами. Паника – убивает.
Слезы мгновенно высохли. Ладони задрожали крупной дрожью. Я даже не стала проверять. Я знал: он был мертв. Сглотнув, я попыталась убрать с глаз волосы. Рука азбукой Морзе отбивала по лицу сигнал о помощи. Пальцы не слушались. Осмотревшись, заскользила по стене вверх. Переступила через его ногу. Удержала равновесие, остановившись. Подошла к перилам на лестнице.
Ширк, ширк, ширк… Кто-то стремительно поднимался. Только скрип и шорох. Только гудение перил. Полное безмолвие. Ширк, ширк, ширк. В горле сразу стало сухо. Пытаясь сглотнуть, я закрыла глаза. Соображай! Сняла туфлю. Сняла вторую. Попятилась назад.
Я добежала до лестницы в другом конце коридора. Из мальчишеского туалета тонкой полоской лился свет. Мой силуэт был виден. Я слышала. Я слышала…
Сбивая пальцы ног, побежала по лестнице. Упала между пролетами, роняя туфли. Колени плавились от боли. Палец застрял в железных полосках, скрепляющих прутья перил. Я скользила капроном чулок по глади каждого пролета. Скользила, пересчитывая ступнями швы между плитками. Скользила влажными ладонями по перилам. В голове стучало: убила. Убила. Убила! Я скользила и не могла ускользнуть от того, что невозможно исправить…
Меня догнали на первом этаже. Причем с обеих сторон: и сверху и из холла. Такие знакомые лица. Без улыбок. С тяжелым дыханием.
– Она убила Даню, – сказал Тим. Я поискала его глазами.
– Забудьте.
Они подходили, а страха уже не было. Самое страшное, что могло случиться – произошло. Я убила человека. Все остальное – ерунда. Когда кольцо сомкнулось, я прикрыла веки. Не произнося ни звука, я приказала: спать двое суток.
Беззвучно. Спокойно. Слушая пульс в висках и гудение десятка сбитых дыханий.
Лето я провела в деревне за двести километров от Самары. Никакая жара не могла заставить меня раздеться. Никакой повод – накраситься. Мне нужно было помнить. Мне нужен был маяк, неумолимо светящий в глаза. Постоянное напоминание о том, что нельзя. И я не придумала ничего проще и надежнее, чем перманентная, не опасная, контролируемая боль. Напоминание о том, что нельзя. Никогда. Ни при каких условиях. Даже когда тяжело. Даже когда очень хочется. Даже когда это мелочь. Даже когда никому не будет плохо. Нельзя!