Сулууча
Шрифт:
Другую же седую голову Тилек хорошо знал. Строгой, суровой и доброй ее называл. Он действительно ее боялся. Весь вытягивался, поправлял рубашку, завидев издалека бабушку Ташки. Она идет широкой походкой навстречу, он тоже старается идти так же бойко, даже мужественнее и серьезнее. Потом склонял всё же голову, не смея взглянуть на нее даже искоса. Чем больше они приближались друг к другу, тем крепче Тилек чувствовал жилки под коленями. Чувствовал затвердевшие ступни. Чувствовал, как земля
Ладони в карманах взмокли. «Здравствуйте», – выговаривал он еле как. Не выговаривал, а выкашливал что-то из глотки. Бабушка кивала ему в ответ. Она Тилека называла хорошим, она ему даже доверяла, вот только потом он взял и ушел.
Помнит он, как спускался пешком к кварталу Ташки с верхних районов. Там, вверху, редкие однотипные дома. В то время они казались чем-то обветшалым на фоне просторных гор и новых нижних многоэтажных домов.
Бабушка знает его ровно столько, сколько наслышана о его родителях. Оказалось, земляки, сыны тех-то и таких-то. Старушка видит Тилека часто, а его родители Ташку – нет. «Нехорошо, – говорила бабушка, – не ходи, не смей. А то будто напрашиваешься».
Бывало, соберутся Тилек с Ташкой в кино, ждет он ее поодаль, например, у калитки, не смея ступить дальше. Вставал иногда так, чтобы бабушка его не видела из окна. Затем Ташка спустится, они идут вплотную друг к другу. Тилек при этом чувствует, как горит его спина. Обернуться он никогда не решался.
По пути Тилек встречал своих друзей, а однажды встретил сначала одних, затем других, собравшихся скопом, ребят. Потасовка переросла в самую настоящую драку: в толпе и кулаки размазывали лица, и лица в крови что-то в безумном реве выкрикивали.
«Нечестно! Ты разве не понимаешь?» – кричал Тилек после драки. Ташка от обиды торопилась поскорее от него удрать. Он идет за ней медленно, прихрамывая, щупая свои синяки. Нарочно шел не спеша. Главное, что он видит ее издали, видит ее нервную походку. Вот, она сейчас снова споткнется. Я же говорил, угу.
Возвращаясь к дому с калиткой, Тилек нервничал еще больше, хотя только-только остыл после драки. Сейчас ему достанется и от бабушки, угу…
Со временем бояться Тилеку осталось только бабу Надю. Но сколько им с Ташкой лет-то уже. Вот они снова приехали к дому старух (так он этот дом называл). Приехали из дома старика, который не пожелал их впускать. Треснул по морде своими воротами, больной.
Вот они, теперь уже немолодые, проходят снова калитку. Снова этажи и окна, снова спина вовсю горит. Через глазок баба Надя обязательно ведь таращится, Тилек это чувствует. Заходит вместе с Ташкой в ее квартиру, через минуту выходит, демонстративно и
У Лазаря можно на некоторое время скрыться и поговорить по-мужски, не утаивая своей наготы. Такой наготы, которая временами бывает неприглядной. Спрашивает Лазарь, расставляя кружки чая на стол. Тилек ухмыляется, повторяет его вопрос.
– Сколько лет, спрашиваешь? Да я уж и сам не помню, – вздохнул Тилек. Ослабил наконец свои плечи, шаркает ногами, будто павлин с опустившимся и плетущимся по полу хвостом. Затем расселся поудобнее на диване, отбрасывая назад полы своего пиджака, будто это и в самом деле павлиний хвост.
– Она странная. Всегда такой была… – начал было рассказывать Тилек, затем умолк на некоторое время, перебирая в памяти детали. Надо было вспомнить всё. – Однажды забегаю домой, – рассказывает Тилек Лазарю, – а за день до этого притащил Ташке огромную рыбу. Сама ведь захотела! Приваливаюсь домой, а она ревет над этой тушкой рыбы. Легла лбом на тушку, всхлипывает. Ну не идиотка ли?
Не получается у нее, видите ли, почистить рыбу, вот и ревет. Плачет, натурально брызгает соплями, шарики из ноздрей, нос течет. Нет, Лаз, ты не понимаешь, тогда это было смешно – у нее на лбу рыбья чешуя! Нет, сейчас я злюсь на нее, а тогда хохотал. Та ревет, я хохочу. Да, это понятно, Лаз… А ты ведь не знаешь, что дальше было…
Почистил, значит, рыбу сам, жарить она не захотела. А потом друзья звонят, зовут на дачу. Приехали, значит, перед нами выскакивает друган с двумя тушами огромной рыбы: «Э-ге-гей!» Ташка снова ревет – две рыбы за день. Дурная, чё ревет?..
Тилек пожимает плечами. Лазарь посмеивается, затем спрашивает про отца. Тилек вскочил, горячится от мелочной обиды на старикана, нервно взмахивает руками.
– С ним всё в порядке. Он просто обезумел… – цедит Тилек. Снова рухнул на диван, жалуясь на то, что его окружают одни обезумевшие. То ли он сам обезумел? А захлопнутые ворота он еще припомнит отцу, пусть только полегчает ему.
У Лазаря затем зазвенел телефон. Оба теперь спускаются с пятого этажа на третий, а на четвертом застывают, слыша, как Ташка выходит из соседней двери бабы Нади. Они у порога друг друга о чем-то просят. Ташка говорит, что посуду от супа и рыбки заберет позже, Надя же сует ей в руки целлофановый пакет. Там конфеты, яблоки и орехи вперемешку.
Лазарь шепчет на ухо Тилеку, что вообще-то и он боится старухи. Какой-то зловещей она ему кажется. Хотя Надя никогда не смотрит им в глаза, всегда проходит мимо, оставляя после себя шепот, глухие свистящие нотки тревог и угроз.
Конец ознакомительного фрагмента.