Сумасшедшее семя
Шрифт:
— Да, да, да.
— Я только пообедал, и, если правильно помню, именно ты предложила…
— Ох, нет, Тристрам. Не я. Определенно не я.
— Отчетливо помню, как вытащил с потолка аптечку, и…
— Ты выпивал, Тристрам. От тебя жутконесло алком. — Тристрам на миг повесил голову. — Ты уверен, что принял нужныетаблетки? Я за тобой не следила. Ты ведь всегда лучше знаешь, да, милый? — Саркастически сверкнули ее настоящие зубы. — Как бы там ни было, дело сделано. Может, тебя внезапно обуяла жажда отцовства.
— Откуда у тебя это выражение? — рявкнул он. — Кто сказал тебе эти слова?
— Ты, — со вздохом сказала она. — Ты порой это выражение употребляешь. — Он вытаращил на нее глаза. — В тебе, должно быть, немалая куча ереси, — добавила она. — В подсознании, в любом случае. Знаешь, ты говоришь во сне всякие вещи. Будишь меня своим храпом, а потом, убедившись в наличии слушателя, говоришь. Ты такой же дурной в своем роде, как я.
— Хорошо. — Он рассеянно оглянулся, где сесть. Беатрис-Джоанна с рокотом выдвинула из стены еще один стул. — Спасибо, — раздраженно сказал он. — Как бы это ни произошло, ты должна была от этого избавиться. Ты должна была что-то принять. Зачем ждать, пока будешь вынуждена идти в Центральный Абортарий. Это стыдно. Почти так же дурно, как нарушение закона. Беспечность, — проворчал он. — Никакого самоконтроля.
— Ох, не знаю. — Она чересчур хладнокровно ко всему этому относилась. — Может, дела не так плохи, как ты считаешь. Я хочу сказать, люди заводили детей больше нормы, и с ними ничего особенного не случалось. Я имею право на ребенка, — чуть теплее сказала она. — Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.
— Ах, вздор. Все, что было, прошло. Ты, похоже, по глупости не понимаешь, что положение вещей изменилось. Положение вещей изменилось, — подчеркнул он, при каждом слове постукивая кулаком по ее колену. — Времена просьб прошли. Больше Государство не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Понимаешь ли ты, что в Китае по-настоящему убили людей за нарушение законов об ограничении рождаемости? Казнили. Повесили, расстреляли, я точно не знаю. Так сказано в письме, полученном мною от Эммы.
— Тут не Китай, — сказала она. — Мы здесь больше цивилизованы.
— Ах, отъявленный чертов бред. То же самое будет везде. Родителей одного моего ученика забрала Популяционная Полиция, это ты понимаешь? Вчера вечером. И, насколько я знаю, у них даже еще нет ребенка. Она просто беременна, насколько мне известно. Помилуй Дог, женщина, скоро будут ходить кругом с мышкой в клетке, брать анализ мочи на беременность.
— А как его делают? — с интересом спросила она.
— Ты неисправима, вот что. — Он снова встал. Беатрис-Джоанна со скрипом качнулась на стуле к стене, чтобы дать ему место пройти. — Спасибо. Послушай, — сказал он, — ты только представь, в каком мы положении. Если кто-нибудь обнаружит нашу беспечность, даже если результат сей беспечности не зайдет дальше, если кто-нибудь обнаружит…
— Как может кто-нибудь что-нибудь обнаружить?
— Ох, не знаю. Кто-нибудь может услышать, что тебе по утрам дурно, вот как, — деликатно сказал он. — Миссис Петтит по соседству. Знаешь, кругом шпионы. Где полиция, там всегда шпионы. Называются стукачами. Или ты что-то кому-нибудь скажешь… случайно, я имею в виду. Вполне могу тебе сообщить, мне не нравится положение дел в школе. Этот поросенок Уилтшир продолжает прослушивать мои уроки. Слушай, — сказал он, — я сейчас ухожу. Пойду к фармацевту. Принесу каких-нибудь таблеток с хинином. И касторки.
— Мне это не нравится. Не выношу вкус того и другого. Обожди чуточку, а? Просто чуточку обожди. Может, все будет в полном порядке.
— Опять то же самое. Разреши мне попробовать вбить в твою тупую башку, — сказал Тристрам, — что мы живем в опасные времена. У Популяционной Полиции большая власть. Они могут быть очень-очень нехорошими.
— Я не думаю, будто они хоть когда-нибудь причинят мне какой-нибудь вред, — благодушно сказала она.
— Почему? Почему?
— Просто чувство такое, и все. — Осторожнее, осторожнее. — Просто какая-то интуиция на этот счет, вот и все. — А потом: — Ох! — с силой крикнула она, — меня тошнит до смерти от всего этого дела. Если Бог сотворил нас такими, какие мы есть, к чему беспокоиться насчет того, что велит нам делать Государство? Бог сильней и мудрей Государства, не так ли?
— Бога нет. — Тристрам с любопытством взглянул на нее. — Откуда ты набралась таких мыслей? Кто с тобой разговаривал?
— Никто со мной не разговаривал. Я никого не вижу, только когда выхожу за пайком. А когда разговариваю, то разговариваю сама с собой. Или с морем. Я с морем иногда разговариваю.
— Что же это такое? Что творится на самом деле? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Только все время голодная, — сказала Беатрис-Джоанна. — Я очень хорошо себя чувствую. По-настоящему хорошо.
Тристрам подошел к окну и уставился вверх на клочок неба, который проглядывал меж башнями без крыш.
— Я иногда думаю, — сказал он, — может, Бог, в конце концов, есть. Где-то там, — задумчиво про-бормотал’он, — наблюдает за всем. Иногда думаю. Только, — сказал он, поворачиваясь в легком приступе внезапной паники, — никому не повторяй эти мои слова. Я не говорю, что Бог есть.Просто сказал, иногда думаю, вот и все.
— Ты не слишком мне веришь, да?
— Я никому не верю. Извини, я должен быть честен с тобой. Я просто не осмеливаюсь вообще никому доверять. Кажется, и самому себе не могу доверять, правда? — А потом он ушел перламутровым утром покупать в одной государственной аптеке хинин, в другой — касторовое масло. В первой громко потолковал про малярию, упомянул даже о познавательном путешествии на Амазонку, в другой убедительно симулировал вид страдающего запором.
Глава 5
Если не Бог, должен быть какой-то, как минимум, моделирующий демиург. Так позже думал Тристрам, когда было свободное время и склонность к раздумьям. На следующий день (хотя на самом деле это понятие лишь календарь признавал; система рабочих смен рассекала природное время, как воздушный лайнер в кругосветном полете), на следующий день Тристрам узнал, что за ним следят. Аккуратное черное пятнышко в толпах позади, всегда на определенной дистанции, увиденное целиком, — когда Тристрам сворачивал на Рострон-Плейс, — оказалось миловидным человечком с усами, со сверкавшим на солнце яйцом Поппола на кокарде фуражки, с тремя блестящими звездочками на каждой эполете. На Тристрама нахлынуло вязкое ощущение ночного кошмара — ослабевшие члены, неглубокое дыхание, безнадежность. Но как только грузовик с тягачом, нагруженный оборудованием для Министерства Синтетического Продовольствия робко сунулся с Рострон-Плейс на Адкинс-стрит, у Тристрама хватило сил и воли к жизни нырнуть за него, так что множество тонн красных труб и котлов загородили его от преследователя. Не то чтобы дело хоть как-то менялось, это он сознавал, чувствуя безнадежность, признавая собственную глупость; если он им действительно нужен, они его достанут. Воспользовавшись секундой, свернул налево, на Хананья-стрит. Там, вдоль нижних этажей Реппел-Билдинг, тянулся «Метрополь», любимое пристанище высших чинов, не место для ничтожного школьного учителя, не уверенного в своем положении. Отстучав несколько шагов, он вошел, с танкерами и тошрунами в левом брючном кармане.