Сумасшедшее семя

Берджесс Энтони

— Не валяй дурака, — тревожно сказала Беатрис-Джоанна. — Ты как хочешь, а я отсюда ухожу. — Она яростно оттолкнула Тристрама с дороги. Разлетелась провизия, Тристрам пошатнулся, упал. И заплакал.

— Как ты могла, как ты моглас моим собственным братом?

Она мрачно вошла в Сперджин-Билдинг, оставив его исполнять укоризненную сонату. Тристрам с трудом поднялся с тротуара, схватил банку синтемола.

— Хватит толкаться, — сказала какая-то женщина. — Я-то тут при чем. Я хочу домой попасть.

— Пусть они угрожают, —

сказал лидер, — до полного посинения, черт побери. У нас есть права, и они отобрать их не могут, а отказ от работы — законное право в случае справедливого недовольства, и пускай они это попробуют отрицать, черт возьми. — Рев. Тристрам обнаружил, что его закружило, втягивая в толпу рабочих. Тоже попавшая туда школьница начала плакать.

— Вы правильно делаете, — кивнул молодой человек, прыщавый, плохо выбритый. — Многие, черт побери, голодают, вот как.

Косоглазый монгол всем лицом повернулся к Тристраму. На его пористый нос села муха; разрез глаз позволял ему хорошо ее видеть. Он с восторгом следил, как она улетала, словно это символизировало освобождение.

— Меня зовут Джой Блэклок, — сказал он Тристраму. И, довольный, опять отвернулся слушать своего лидера.

Лидер — к несчастью, сам плотный, как птица, откормленная к столу, — кричал:

— Пускай слышат, как урчат пустые кишки рабочих.

Рев.

— Солидарность, — кричал плотный лидер.

Опять рев. Тристрама давили, толкали. Потом вынырнули двое серых из Государственного Продовольственного Магазина (отделение на Росситер-авеню), вооруженные только дубинками. С виду мужественные, яростно взялись дубасить. Поднялся великий крик боли и злобы, когда они начали дергать за правую руку цеплявшегося за фонарь лидера. Лидер отмахивался, протестовал. Один полицейский упал и был смят башмаками. Неведомо откуда на чьем-то лице, серьезнейшем из серьезных, появилась кровь.

— А-а-агрх, — прохрипел мужчина рядом с Тристрамом. — Бей гадов.

Школьница заверещала.

— Пропустите ее, — закричал протрезвевший Тристрам. — Ради Дога, дайте там дорогу.

Громящая толпа напирала. Еще стоявший на ногах серый оказался в безвыходном положении у стены Сперджин-Билдинг из камня, легко поддающегося обработке. Тяжело дыша открытым ртом, он крушил черепа и лица. Кто-то выплюнул верхнюю вставную челюсть, и в воздухе на секунду зависла улыбка Чеширского Кота. Потом глухо затрещали свистки.

— Еще гады идут, — сказал гортанный голос в затылок Тристраму. — Навалимся на них, черт побери.

— Солидарность, — кричал затерявшийся лидер где-то среди кулаков.

Мрачными glissandi [21] с интервалами в три тона взмывали и падали сирены полицейских машин. Толпа языками плеснулась в разные стороны, как огонь или воды, разрезаемые каменным молом. Школьница на паучьих ножках просовывалась через дорогу, как в игольное ушко, спасаясь в переулке. Тристрам все еще стискивал, точно младенца, белую жестянку синтемола. Теперь улицу взяли серые — одни крутые, тупые, другие с довольно приятной улыбкой, все с карабинами на изготовку. Офицер с двумя яркими шпалами на каждом плече чеканил шаг, держа во рту свисток, как дитя соску, положив руку на кобуру. В обоих концах улицы стояли толпы, наблюдали. Плакаты и стяги, неуверенно покачиваясь туда-сюда над плечами, казались уже оробевшими, одинокими. Ждали черные фургоны с открытыми боковыми дверцами, грузовики с опущенными задними бортами. Сержант что-то проорал. В одном месте шла толкотня, наступала старая гвардия. Сверкавший инспектор со свистком вытащил из кобуры пистолет. Издал одинокий серебряный свисток; карабин плюнул в воздух.

21

Глиссандо (ит.).

— Хватай содомитов, — крикнул рабочий в разорванном комбинезоне. Осторожный напор фаланги крушителей быстро приобретал инерцию, серые падали с воплями. Свисток теперь сверлил зубной болью. Открыто вскинулись карабины, от стен щенками заверещали выстрелы.

— Руки вверх, — приказал инспектор, выплюнув изо рта свисток. Кое-кто из рабочих упал, хватая ртом воздух, истекая кровью под солнцем.

— Всех забрать, — гаркнул сержант. — Места всем хватит, красавчики.

Тристрам выронил банку синтемола.

— Смотри вон за тем, — закричал офицер. — Самодельная бомба.

— Я не из этих, — попытался объяснить Тристрам, заложив руки за голову. — Я просто шел домой. Я учитель. Я категорически протестую. Уберите свои грязные руки.

— Ладно, — послушно сказал серый здоровяк и всадил карабин ему прямо в живот. Тристрам испустил деликатный фонтанчик лилового сока, разбавлявшего алк. — Садись. — Его впихнули в черный грузовик; носовые пазухи болезненно остро чуяли вкус кратковременной рвоты.

— Мой брат, — запротестовал он, — комиссар Поппоппоппоп… — Никак не мог остановиться. — Там моя жена, дайте мне хотя бы поговорить с женой.

— Садись.

Он пополз вверх по планкам откинутого заднего борта.

— Поговори-и-ть с жено-ой, — передразнил голос рабочего. — Ха-ха.

Грузовик был полон пота, отчаянного пыхтения, точно все находившиеся внутри были милостиво спасены после некоего убийственного пробега через всю страну. Задний борт звякнул веселой музыкой цепей, упал брезентовый полог. В полной темноте веселились рабочие, кто-то пропищал девичьим голосом:

— Остановите, или я маме скажу.

И еще:

— Ох, ты просто чудовище, в самом деле,Артур.

Старательно дышавшая туша рядом с Тристрамом сказала:

— Они несерьезно относятся к этому, вот в чем проблема со многими, кто тут собрался. Пускай все вразнос идет, вот что они делают.

Глухой голос со слабыми западными гласными любезно спросил:

— Не хочет ли кто-нибудь сандвич с жареным яйцом?

— Слушайте, — чуть не плакал Тристрам в вонючей темноте. — Я просто шел разобраться с женой, вот и все. Ко мне это никакого отношения не имеет. Это несправедливо.