Сумасшедшее семя
Шрифт:
Димфна хихикнула. Ллевелин твердо сказал:
— Нет.
— И это тоже правда, — сказал Шонни. — Парень говорит только правду. А теперь все уходите отсюда, хватит время попусту тратить, и мое тоже. Я человек занятой.
— Я и не собирался, — вздохнул капитан Лузли, — предъявлять обвинения вам и вашей жене. Выдайте нам миссис Фокс с ее отпрысками, и больше вы о нас никогда не услышите. Даю слово.
— Ну, что мне, вышвыривать вас? — рявкнул Шонни. — Клянусь Господом Иисусом, я настроен со всеми разделаться.
— Врежь ему чуточку, Оксенфорд, — сказал сержант Имидж. — Все это куча белиберды.
—
— Мевис, иди наверх, — сказал Шонни, — вместе с детьми. Предоставь дело мне. — Он попытался вытолкнуть жену.
— Дети останутся здесь, — сказал сержант Имидж. — Детей заставят немножечко повизжать. Люблю слушать детский визг.
— Ах ты, нечестивый безбожный ублюдок! — крикнул Шонни и бросился на сержанта Имиджа, но юный Оксенфорд быстро взялся за дело. Юный Оксенфорд легонько пнул Шонни в промежность. Шонни вскрикнул от боли, потом бешено замолотил руками.
— Ладно, — сказал голос из дверей кухни. — Я больше не хочу доставлять неприятностей. — Шонни опустил кулаки.
— А вот этомиссис Фокс, — сказал капитан Лузли. — Вот этонастоящая вещь. — И продемонстрировал сдержанную радость.
Беатрис-Джоанна была одета для выхода.
— Что, — спросила она, — вы сделаете с моими детьми?
— Ты не должна была так поступать, — простонал Шонни. — Ты должна была оставаться на месте. Все было бы хорошо, прости тебя Бог.
— Уверяю вас, — сказал капитан Лузли, — ни вам, ни вашим детям не причинят никакого вреда. — Он вдруг вытаращил глаза. — Детям? Детям? Ох, ясно. Не один. О подобной возможности я не подумал. Тем лучше, видите ли, тем лучше.
— Можете как угодно наказать меня, — сказала Беатрис-Джоанна, — но дети не сделали ничего плохого.
— Разумеется, нет, — сказал капитан Лузли. — Вообще никому не причинят никакого вреда. Мы намерены причинить вред лишь отцу. Я намерен лишь предъявить Столичному Комиссару плоды его преступления. Ничего больше, видите ли.
— Что такое? — крикнул Шонни. — Что это происходит?
— Долгая история, — сказала Беатрис-Джоанна. — Теперь слишком поздно рассказывать. Ну, — сказала она сестре, — кажется, будущее обеспечено. Кажется, я нашла, куда идти.
Часть четвертая
Глава 1
Тристрам готовился начать свой анабасис. Его компасной стрелкой тянуло на север, к жене, к перспективе покаяния и примирения, как к перспективе бани после тяжких трудов. Ему хотелось уюта, объятий, тепла ее тела, слез, смешанных с ее слезами, отдохновения. Теперь он не особенно желал отмщения.
В столице был хаос, причем этот хаос казался сначала как бы отражением его вновь обретенной свободы. Хаос шумно буйствовал, как большая хохочущая вакханка, посоветовав ему неподалеку от Пентонвилла огреть безобидного мужчину дубинкой и украсть одежду. Было это в переулке после наступления темноты, на окраине, средь публичных костров, где готовилась пища, среди трещавших человеческим жиром огней. Электричество, вместе с другими коммунальными услугами, вроде бы не работало. Стояла ночь джунглей, под
Звуки джунглей, черный лес небоскребов, звездное небо в головокружительной высоте, краснота костров. На Клермон-сквер он набрел на евших людей. Человек тридцать, мужчины и женщины одинаково, сидели вокруг жарившегося мяса. Железный гриль из грубо скрученных телеграфных проводов покоился на постаментах из груды кирпичей; внизу пылали угли. Мужчина в белой шапке вилкой ворочал, переворачивал брызжущие бифштексы.
— Места нет, места нет, — пропел при робком приближении Тристрама тощий субъект с профессорским обличьем. — Это клубный обед, не общественный ресторан.
— У меня, — сказал Тристрам, махнув дубинкой, — тоже есть членский билет. — Все рассмеялись над жалкой угрозой. — Я только что из тюрьмы, — жалобно заныл Тристрам. — Меня морили голодом.
— Приземляйся, — сказал субъект профессорского склада. — Хотя поначалу может оказаться чересчур жирным для твоего желудка. Нынче, — афористически изрек он, — преступник — единственный нравственный человек. — Потянулся к ближайшему грилю и прихватил щипцами длинный горячий железный противень со шкварчавшими кусками мяса. — Кебаб, — сказал он. Потом прищурился на Тристрама в свете костра. — Да ведь ты без зубов. Тебе обязательно надо зубы где-нибудь раздобыть. Обожди. У нас тут есть очень питательная похлебка. — И с необычайным гостеприимством засуетился в поисках миски, ложки. — Попробуй, — сказал он, наливая из железного котла, — и от всего сердца добро пожаловать.
Тристрам, как животное, потащил, весь дрожа, этот дар в угол, подальше от остальных. Лизнул дымившуюся ложку. Роскошь, роскошь, маслянистая жидкость, а в ней плавают какие-то дымящиеся мягкие каучуковые комья. Мясо. Он читал про мясо. Древняя литература полна мясоедения — Гомер, Диккенс, Пристли, Рабле, А. Дж. Кронин. Глотнул полную ложку, срыгнул, и все вышло обратно.
— Тише, тише, — сказал субъект профессорского склада, заботливо подходя к нему. — Тебе скоро покажется вкусным. Думай, будто это не то, что есть на самом деле, а какой-нибудь сочный фрукт с древа жизни. Вся жизнь едина. За что тебя посадили в тюрьму?
— Полагаю, — сказал Тристрам, по-прежнему рыгая, — за то… — и опомнился, — что я выступал против Правительства.
— Против какого правительства? В данный момент, похоже, у нас нет никакого правительства.
— Значит, — сказал Тристрам, — Гусфаза еще не началась.
— Кажется, вы ученый. Наверно, в тюрьме было время подумать. Скажите, что вы думаете о нынешних временах?
— Нельзя думать без данных, — сказал Тристрам. Вновь попробовал похлебку; пошла гораздо лучше. — Значит, это мясо, — сказал он.