Сумасшедший шарманщик
Шрифт:
Версия эта казалась довольно правдоподобной, но Маргерет сказала, что этого не могло случиться: журналист просто не знал Кларка.
— Его не мог испугать револьвер, приставленный к боку, и он не из тех, кто садятся в машину к похитителям, не оказав сопротивления.
Были и другие предположения, но все они постепенно отвергались. Версию о бегстве с деньгами полиция отбросила сразу: перед тем, как отправиться домой, капитан сдал в Компании крупную сумму, — всю пароходную кассу. Так не поступает человек, задумавший бежать с денежным ящиком. Миссис Кларк долго верила в амнезию, — люди внезапно теряют память, бродят по улицам, не зная кто они, и как их зовут… Но по мере того, как дни проходили, становилось
Об этом миссис Кларк предпочитала не думать.
Много людей исчезает в большом городе. Одни возвращаются, других ищут и находят, о третьих забывают.
Постепенно начали забывать и о капитане Кларке. Детективы занялись другими, более срочными делами. Вначале соседи с участливым видом спрашивали, нет ли чего нового? Постепенно вопросы прекратились, — это было бесполезно и слишком жестоко. Но мы знали, что миссис Кларк верит, — человек не может исчезнуть бесследно в ста шагах от дома, раствориться в людском потоке, не оставив свидетелей. Кто то знает, должен знать.
За эти недели Маргерет сильно изменилась. Лицо ее стало строже, значительнее, под глазами появились темные круги. В отношениях с людьми проявилась сдержанная холодность, — она очень страдала от предположений, что муж мог ее бросить, и этой холодностью защищала себя от людской жестокости. Она много думала и много молилась. Никто не мог сказать, молится ли она о спасении капитана или за упокой его души.
Появились и материальные заботы. Какие-то деньги у нее были, — очень небольшие, был и страховой полис, который, однако, нельзя было использовать, так как никаких доказательств смерти капитана Кларка она не могла представить. По этой же причине и Компания не приступила к выплате пенсии. Когда деньги кончились, она нашла работу ухаживала за больными, и в какой-то степени это было даже лучше: оставалось меньше времени думать об исчезнувшем муже.
А затем произошло событие, чрезвычайно ее смутившее и спутавшее все имевшиеся предположения о живом трупе. Свидетель нашелся. Это был моряк, вернувшийся из Африки. Моряк сказал в Компании, что шумиха вокруг исчезновения капитана Кларка поднята совершенно напрасно. Всего месяц назад он встретил Кларка на улице в Казабланке. Кларк торопился, и отказался выпить стакан вина, — ему нужно было спешить на пароход… Какой пароход? Моряк не знал. Но в том, что он Кларка встретил, не могло быть сомнений: оба знали друг друга долгие годы.
Рассказ этот детективов вполне удовлетворил, — дело принимало банальный оборот и заканчивалось так, как они предполагали. Но у миссис Кларк он вызвал душевное смятение. Мертвый капитан Кларк был ей ближе и понятнее, нежели живой. Человек мог потерять память, его могли убить, — это было приемлемо и это разрешало все сомнения. Но живой капитан Кларк, исчезнувший на Бродвее и оказавшийся потом в Казабланке, открывал путь для всех предположений. Как мог он бежать после стольких лет совместной счастливой жизни, не предупредив, не дав о себе знать? Одного слова, коротенькой записочки было достаточно, чтобы избавить ее от пережитой агонии, глухой боли, стыда, бессонных ночей. Теперь ей казалось, что она предпочла бы узнать о смерти Кларка. Как она хранила бы его память! Мертвый Кларк был символом жертвенности и любви; живой вызывал только чувство стыда, смешанное с ненавистью.
И наступил день — через шесть или семь месяцев после исчезновения — когда раздался телефонный звонок, которого Маргерет так ждала и боялась. Знакомый голос сказал привычную фразу, словно ничего особенного за это время не произошло:
— Как поживаешь, Маргерет?
— Отлично. Как ты, Кларк? Когда пришел пароход?
—
Он помолчал, ожидая вопроса. Маргерет ни о чем не спросила.
— Приготовь обед, Марджи, — уже весело сказал капитан.
— Обеда не будет. И меня не будет дома. Можешь не возвращаться.
И она повесила трубку.
Капитан Кларк все же пришел домой через час. На звонок его никто не ответил. Дверь была заперта, Маргерет ушла, никого не предупредив, ни с кем не попрощавшись. В конце месяца за ее вещами приехали из транспортного общества, — они все упаковали и вывезли мебель в один из западных штатов, куда переехала Маргерет.
Что произошло тогда на Бродвее с капитаном, никто в точности не знает. Рассказывали, что исчезновение он объяснил запоем, который был на этот раз особенно длительным и тяжелым. Придя в себя, он почувствовал, что надо бежать, — от жены, которой было стыдно показаться на глаза, от своей болезни, от самого себя. Денег у него не было: во время запоя бумажник исчез таинственным образом, — может быть, его украли, или он потерял все, что получил за месяцы плавания. Кларк отправился в порт и записался простым матросом на первое судно, уходившее в Африку… Позже Компания приняла его обратно на службу; он по-прежнему на капитанском мостике и плавает в дальних морях.
Сэм
Все звали его Сэм.
Много позже, когда мы ближе узнали друг друга, он сказал, что настоящее его имя — Семен Исаевич. Сэмом он стал лет сорок назад, когда приехал в Америку, — американцы любят называть людей по первому имени: так коротко, просто, и есть в этом некая располагающая и дружеская фамильярность.
России Сэм почти не помнил — он выехал совсем молодым, но по-русски говорил охотно. От прошлого у него сохранились какие-то отрывки случайных воспоминаний, с годами принимавшие лирическую окраску, — он вдруг цитировал басни Крылова, или рассказывал о том, как бабушка сушила свои чулки на громадном медном самоваре, или спрашивала, умею ли я играть в «чилика»? Россию и все русское Семен Исаевич любил трогательно, — может быть потому, что в памяти воспоминания о «старом крае» сливались с его собственной молодостью. Сэм твердо верил, что после Нью-Йорка лучший город в мире — Минск. Там он родился, там ходил в школу и оттуда уехал за океан пятнадцатилетним мальчиком. Заговорив о России, Сэм немедленно переходил с английского языка на русский, и что за красочный это был язык!
— Америка, — говорил Сэм, — она ломает человека. Я здесь прошел, как говорится, огнем и мечем через медные трубы… Бутылки мыл, в прачешной работал, помогал строить бруклинский мост, был разборщиком домов, развозил товары на грузовике. Были дни, когда я голодал, и ночи, когда приходилось спать в Центральном Парке, — очень там неудобные скамьи. Знаете, иммигранты всегда жалуются, что приехали сюда слишком поздно. Я приехал в Америку слишком рано. Тогда никто еще не помогал «зеленым», не было настоящих законов, мы работали по шестнадцать часов в сутки, и хозяева, как говорится, доили нас, как быка за рога.
Скоро я заметил эту особенность в разговоре Сэма: он очень любил щегольнуть пословицей или поговоркой, и при этом безжалостно все перевирал, так что получалось нечто совсем нелепое. Но Семен Исаевич ценил в себе знание поговорок и щедро разукрашивал ими свою речь. Должно быть, в самом начале нашего знакомства, именно это его качество и заставляло меня заходить в бакалейную лавочку Сэма на Амстердам авеню. Я прислушивался к его рассказам, стараясь запоминать отдельные фразы и, по возвращении домой, записывал их. Но довольно быстро выяснилось, что, кроме красочности речи, у Сэма имелось нечто большее, был он необычайно добрый человек, на все смотрел глазами снисходительными и понимающими. С ним было спокойно и как-то уютно.