Сумеречные Врата
Шрифт:
Через несколько часов, дождавшись, пока гочанна покинет сад, а луна спустится к самому краю неба, он сам выскользнул наружу. Теплый ночной воздух влажной лапой, пахнущей вездесущим бурьяном, гладил его по лицу. Кругом звенела мошкара.
Ренилл, вооружившись тяжелой палкой, принялся за поиски. Глаза привыкли к слабому серебристому свету, и он скоро высмотрел вивуру, которая, свернувшись на перилах беседки, следила за ним бессмысленным холодным взглядом рептилии.
Ренилл с трудом удержался от бегства. Он полностью оправился от действия яда, но память об укусе была еще очень свежа.
А если она завтра поутру опять выйдет в сад? С огнежалами в башмачках
Он заставил себя шагнуть вперед. Вивура взглядом проследила за его движением. Ренилл вскинул палку, услышал шипение, ударил, но палка опустилась на пустые перила. Ящерица успела взлететь и кружилась низко над его головой. Ренилл рывком развернулся, чтобы не упустить врага из виду, и серебряный сад покачнулся в глазах. Он ударил наугад, каким-то чудом попал. Легкое тельце упало на землю, извиваясь в агонии. Второй удар прикончил гадину.
Ренилл подкинул неподвижный трупик носком башмака. Мертва, можно не сомневаться. Он поднял ящерку за кончик крыла и выкинул из сада. Пусть вивури сами хоронят своих любимчиков. Теперь в саду нечего опасаться ни ей, ни ему.
Ренилл пребывая в этой спокойной уверенности до утра, когда, поднявшись вместе с солнцем, увидел новую ящерицу, повисшую на решетке окна и уставившуюся на него. Сперва ему пришло в голову, что убитая им ночью тварь ожила. Но красные полоски на морде маленького дракона выдали различия. Новый гость. Убей этого, и следующего недолго ждать. У вивури их, должно быть, хватает. Вот и совершай после этого рыцарские подвиги!
Через час гочанна снова показалась в саду, беспокойно расхаживая среди зарослей. Ящерица, не замечая ее, висела на окне.
Ренилл заметил, что девушка гуляет босиком. Она показалась ему сейчас особенно очаровательной, босая, с заплетенными в одну толстую косу волосами. Ренилл не отрывал от нее глаз, пока гочанна не вернулась в комнату.
Чуть позже они встретились за завтраком, после чего девушка устроила для него экскурсию по-дивному, разрушающемуся западному флигелю. Коридоры были пусты, если не считать нескольких довольно зловонных представителей животного мира. Они беззаботно прогуливались, не опасаясь, что их заметят, а Ренилл упивался древними, покрытыми налетом плесени чудесами дворца. Потом они посетили комнату игр, где еще сохранились резные головоломки и сложные механические игрушки, за которыми женщины коротали время между визитами своего повелителя. Здесь они сразились в старинную настольную игру ришмиш и оторвались от нее только через два часа, закончив поединок с ничейным счетом. Затем вернулись в комнату гочанны обедать.
Они говорили без конца, обо всем на свете, и только одной темы не коснулись ни разу. Джатонди молчала о Святыне Ширардира с ее слышащим замком, и Ренилл тоже не заговаривал об этом. Но она не забыла. Он иногда замечал, как она хмурится и замолкает посредине фразы, погруженная во внутренний спор. Тогда Ренилл почти слышал, как работает ее острый ум.
В свое время она примет решение. Как ни странно, Ренилл ждал совершенно спокойно. Эту ночь он проспал на свежевыстиранном матрасе в относительно чистом чуланчике, и в его сновидение ни разу не вторгался Аон-отец. Он спал спокойно, проспал долго и проснулся, чтобы провести день так же, как предыдущий. И как следующий.
Постепенно установился обычный распорядок. Совместные трапезы, развлечения, беседы и работа, размышления каждого в одиночестве и сон в разных комнатах. Все выходило естественно и легко, если бы не голубые искры в ее глазах, не мерцание света на золотистой коже, если бы не музыка ее голоса, если бы не желание коснуться ее.
Он понимал, что поддавшись этому желанию, погубит все.
Но может быть, она ждала от него попытки…
С женщинами никогда не угадаешь. Они так непостоянны, так капризны. Они сбивают с толку. Конечно, не все. Перед ним на мгновенье возникло лицо Собхи. Нечестно чесать всех под одну гребенку, но удержаться трудно, учитывая его жизненный опыт. Он навидался обманов, глупости, ребяческого стремления подчинять. Наверняка есть и другие, но кто?
Эта девушка?
Сейчас не время об этом думать. Лучше бы ему выкинуть из головы все мысли о насквозь Лучезарной гочанне Джатонди, да только она уже успела подцепить его на крючок. Нравится - не нравится, а никуда от этого не денешься.
Сознает ли она, что делает? По виду не скажешь, но не могла же она не замечать, что с ним происходит. Сам виноват, не надо было впускать ее в душу.
Как же она умудрилась пробраться туда? Что в ней такого особенного - в лице, в голосе, в фигуре? Он не мог, как ни старался, припомнить, как и когда она это сделала, что бы «это» ни было. А ведь он не новичок, и в наблюдательности ему не откажешь: должно быть, она очень искусна. Если, конечно, Ренилл не выдумывает. Может быть, она ничего и не делала, а просто была собой - изящной, красивой, умной - а «это» существовало только в его воображении, возникло из его собственной души?
– Не только. Наверняка.
Может, это загадка и разрешится со временем, но пока его душевный покой был нарушен.
Джатонди сама не знала, когда приняла решение. За долгие дни упоительной праздности возможность постепенно вырастала в ней в вероятность и превращалась в уверенность. Однажды утром она проснулась и поняла, что процесс завершен. Это открытие встревожило ее, тем более, что девушка не могла разобраться в себе. Хотелось верить, что ее решение покоится на твердом основании логики и моральных принципов, но честность подсказывала, что существует и другая, менее возвышенная причина - невольный отклик на привлекательность Гостя.
Она была о себе лучшего мнения. Существовали ведь разумные доводы в пользу необходимости посетить Святыню. Чаумелль ясно изложил их, и спорить с ним трудно. Она еще раз перебрала в памяти его доводы и нашла их вескими. В конце концов, она приняла решение, потому что оно казалось ей единственно правильным. Приходилось признать, что и любопытство подстегивало, подбивая разузнать побольше о природе самих Богов - чувство, возможно, несколько вульгарное, но ничего недостойного в нем нет. И совершенно не при чем тут то обстоятельства, что впервые за долгие годы она испытала теплое чувство товарищества. Не при чем его голос, улыбка, высокая худощавая фигура и ее невольный отклик на чувство, которое она иногда ловила в его взгляде, когда он думал, что она не видит. Все это не при чем.
С другой стороны, она в самом деле достойна презрения, достойна всех обидных слов, сказанных матерью, и еще худших.
В конце концов, это смешно. Разве она не гочанна, не наследница высокого, хоть и пустого титула Ксандуниссы? (А может быть, уже нет? Быть может, мать лишила ее наследства?) А Чаумелль не принадлежит к Лучезарным, не кандерулезец, даже не авескиец. Хотя он и не совсем вонарец, не чистокровный, во всяком случае, но тем нелепее его положение. Он, в сущности, просто иностранный шпион и беглец, который норовит использовать ее в своих целях.