Сумерки
Шрифт:
Ну конечно не просто, кто же будет смотреть на них просто так? Он начал переставать хотеть слушать Изю дальше. А Изя увлеченно: Он смотгит на них оценивающе. Как? Даже не так, пгедводитель, он их высматривает. Ну ладно, мало ли, что там говорил пьяный учитель - Он явно захотел переменить тему. Что случилось?
– спросила Кристина, увидев, как он неожиданно потерял интерес к Изиным словам. Ничего, просто я не видел Изю тысячу лет, а он мне тут втирает про какого-то учителя, который по выходным ездит, как распоследний мудак, ездит в... Ладно, у нас скоро поезд. Он достал из кармана ручку, записал свой телефон на сигаретной пачке и протянул Изе. Не скучай, Менахем, звони, я буду рад...
Изя схватил подарок и благодарно закивал. Кристина только начала недоумевать, а ОН уже быстро шагал прочь. До свидания, - сказала Кристина Изе, - очень приятно было... Да...- начал было Изя, но она уже догоняла ЕГО. Почему-то совсем не было людей, только быстро идущий ОН, стоящий с раскрытым ртом Изя, и между ними - тоненькая фигурка Кристины, вся в темно-сером, маленькая доверчивая птичка, догоняющая своего неизвестно кого, но своего, своего. Изино лицо неожиданно озарилось светом, он набрал в простуженные легкие побольше воздуха и с шумом выдохнул его назад. Минута молчания.
16
Движение. Легкое, как белое бальное платье. Бессмысленное и маркое.
Прозрачное. Движение по огромной площади, не обращая взгляда на транспорт, перемещение в темноте, искромсанной мгновенными фарами. Оглушенность и пустота. Глубина километр. Он не слышал шума железа, он не видел суеты отъезжающих, он плыл над всем, под всем, среди всего. Он не слышал ничего, кроме страшно необходимого сейчас, сжимающего и растягивающего, гремящего и шепчущего, застывшего и пронзительного dead can dance, и на его фоне, сквозь шум и треск - далекий голос, не голос даже, а что-то еще: Я позвоню тебе завтра... Я позвоню тебе завтра... Я позвоню тебе завтра... Я... он пытался понять... позвоню... что она хотела... тебе... ему этим сказать... завтра... но ведь уже давно сегодня, а то завтра было еще вчера... Нет ее. Нет ее. Где она? Где она, мама? Я же ничего не делал! Я же... Он толкнул тяжелую дверь и кинулся с головой в родную полупустоту вокзала. Быстро прошел через весь огромный зал, мимо высохшего фонтана у подножия святой головы, мимо союзпечати и телеграфа, прямо туда, где ласково-зеленым светом кто-то безумно высокий сообщал ему всегда одно и то же: число, месяц, год и время ухода поездов. В Ленинград. Где еще можно ее теперь искать? Зачем она так, мама? Зачем? Я же НИЧЕГО не делал. Она просто нужна мне.
Я просто хочу, чтобы она была со мной. Я просто хочу быть с ней. Он развернулся и пошел назад, опять через весь этот нездешний аквариум, к кассам, к теткам с билетами, к барыгам, к чертями собачьим, мне нужно уехать. Мне нужно найти ее там. Мне нужно. Когда в последний раз мне было что-нибудь нужно, мама? Сделай это для меня, не молчи, найди ее.
Найди ее мне!
...Ты скоро увидишься с ней, увидишься...
Он остановился, даже не остановился, а встал, налетел на стену из стекла, и его понимание выключилось. Какой он к черту мальчик? Какая это там... Мама, где ты, не уходи, я знаю, это ты, мама, где я увижу ее, не молчи, мама, только не молчи, ну не молчи же, черт возьми!
ГДЕ?!
...тихо...
Он огляделся. Пассажиры. Ленин. Пассажиры. Пирожки. Пассажиры. Пошел к пирожкам. Купил. Съел. Еще. Пассажиры. Союзпечать. Пассажиры.
Пошел к союзпечати. Купил сигарет. Вышел на платформу. Закурил. Вернулось какое никакое, а понимание. Вдали мелькнул Изя-не Изя, но кто-то очень похожий. Наверное, все-таки Изя. Но ведь он же не хотел уезжать назад... Догнать? Да нет, надо билет покупать, проводнику совать - но ехать, ехать, искать! Мама сказала, что найду. Нет, она сказала, что скоро увижу ее, но ведь это и значит, что найду. Ведь это и значит, что ехать надо. Он поднял глаза...
В каких-то шагах от него стоял он. Ильич. Учитель. Дорогой мой.
Посверкивали очки. Из-под пальто виднелся кончик хвоста. Родной мой.
Ильич повернулся лицом. А-а, здравствуйте, молодой человек, опять попутчики? Что это ты, Ильич, заладил на север гонять? Да я... Красиво там, знаете ли... Изя сказал мне, что ты его чем-то напугал. Напугал?
Очки засверкали сильнее. Разволновались очки. Да, напугал, чем это ты, а? Да... Я не знаю, я не пугал, нет, что вы, вот ведь мой поезд, простите, молодой человек, я должен идти, - и пошел, залез в вагон и исчез. Он тоже подошел к проводнику, привычно сунул руку в карман за деньгами...
17
Все девочки встали и тихо вышли. Зал замер. Ветер затих. Кладбищенские ребята поплевали на руки и воткнули лопаты в землю. Холод. Зима. Тяжело копать.
18
В его кармане было пусто. Денег не было совсем. Он растерянно посмотрел на гранитного проводника. Как же так, они не должны были кончиться, они никогда не кончались, всегда ведь что-то оставалось, хоть самая малость. Всегда оставалось... Он быстро пошел вдоль вагона, высматривая в окнах Ильича, занять у него денег, он даст, он мягкотелый... Первое окно, второе окно, третье - до конца вагона и обратно.
Учителя не было. Эй, проводник, а куда же делся этот очкарик в пальто?
Какой очкарик? Не видел я никаких очкариков, одни художники, поэты и музыканты, чтоб им треснуть всем. Вали отсюда, не мешай работать. Проводник не хотел говорить. Проводник хотел спать. Его охватил моментный страх, страх невероятной силы - за себя, за Кристину, за Изю, за маму, за все прогрессивное человечество. Стало просто страшно. Он закрыл глаза. И увидел.
Он увидел уютную комнату охотника, веселый внимательный камин, бутылку хорошего вина, стены, на стенах - сабли, ружья, головы юных девушек. Они улыбались. Они были рады ему. Они успокаивали его: Не волнуйся, все будет хорошо, все и так хорошо. Не переживай, боли больше не будет. Почти не будет. У нас новенькая, ей у нас нравится, мы тебя сейчас познакомим. Ее зовут Кристина. Кристина, ты почему не позвонила ему? Я не смогла, - сказала Кристина, вернее, ее голова. Она не смогла, видишь, она все еще любит тебя, как все мы. Кристина, ты ведь все еще любишь его? Да, - сказала Кристина, вернее ее голова. Ты нужен нам, приходи, без тебя нам всем так одиноко... Мы страдаем. Гражданин!
19
Эй, приятель! Он открыл глаза. Рядом стоял тот самый тип с желтыми глазами, что приходил к нему домой и увозил в подвалы, мучил и требовал сказать имя. Ты знаешь ее?
– тип сунул ему под нос фотографию Кристины. Знаю, - отрешенно ответил он. Значит, поедешь с нами. Где она?
– последний беспомощный вопрос. Последние слова. Где? Теперь уже в морге. А еще утром лежала в том же коллекторе, что и предыдущая. Естественно, без головы. Обидно, да?
20
Здесь что-нибудь отвлеченное, шум воды, например, или пение птиц.
Частые телефонные гудки и далекое: Я позвоню тебе завтра... Я позвоню тебе завтра... Я позвоню тебе завтра...
21
Они шли вдоль платформы, уже в самом ее конце - он, желтоглазый тип, еще один такой же тип. Здгавствуй, пгедводитель, - раздалось слева. Но он даже не повернул головы. В ней больше не было Изи. В ней больше вообще не было никого, кроме Кристины. Я жду тебя, - говорила она ему. Ты нужен мне. Зачем тебе эти типы, убеги от них, убеги ко мне - они не смогут догнать тебя. Они ничего не смогут сделать, их на самом деле нет, Изи уже нет, всего того мира уже нет, ты должен наконец это понять, ведь у тебя уже кончились деньги. Что тебя держит? Он сейчас тронется, беги, беги, пока не поздно, пока они не увезли тебя в свои пустые комнаты, пока не начали задавать вопросы, ответов на которые ты все равно не знаешь. Иди ко мне. Иди...