Супергрустная история настоящей любви
Шрифт:
Что это был за день! Середина июня, деревья наливаются соками, ветви отращивают пышную зелень. Куда ни глянь — молодость, бери не хочу. Как тут сдержать природный рефлекс встать на задние лапы и втянуть носом ароматное солнечное тепло? Как остановить свои губы, которые хотят найти губы Юнис и в них утонуть?
Я показал на табличку, которая сообщала: «Для пассивных игр».
— Забавно, а? — сказал я.
— Это тызабавный, — сказала она. Впервые с приземления она посмотрела мне в глаза. Левый уголок нижней губы привычно кривился усмешкой, но, согласно указаниям таблички, усмешка была совершенно пассивна. Юнис протянула мне ладони, и солнце погладило их, а потом они встретились с моей тенью. Мы чуть-чуть
— Блин, — сказал он, — я могу научиться любить…
— Я не хочу причинять тебе боль, Ленни, — перебила она.
Потихоньку, полегоньку.
— Язнаю, — сказал я. — Ты, наверное, еще любишь этого парня из Италии.
Она вздохнула.
— К чему ни прикоснусь, все превращается в дерьмо, — сказала она, качая головой, и лицо ее внезапно посуровело и постарело. — Я катастрофа на ножках. А эточто?
Больно отрывать глаза от ее лица. Но я взглянул, куда она указала. На вершине холма кто-то выстроил дощатую хижину — неплохо дополняет этот буколический пейзаж. Мы лениво направились посмотреть. Мне выпал шанс понаблюдать ее попку, что скромно, как бы необязательно завершала две крепкие ноги. Как Юнис выживает в этом мире без попы? Подушка нужна всем. Может, я стану ей подушкой.
Хижина была не дощатой — гофрированное железо, утратившее текстуру и цвет почти до первобытности. На стене намалеван подсолнух и слова «меня зовут азиз джейми томпкинс я работал водитель автобуса выгнали издому два дня назад тут моя територия нестреляйте». На кирпиче перед хибарой сидел негр — седые бачки, как у меня, заломленная кепка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся остатками униформы Городского транспортного управления, а в остальном ничем не примечательный — белая футболка, на шее золотая цепь с огромным символом юаня, — если не считать лица. Огорошенного. Он сидел, глядя вбок, открыв рот, тихонько вдыхая прекрасный воздух, словно измученная рыба, совершенно отдельный от группки местных жителей, почтительно собравшихся неподалеку, дабы посмотреть на его бедность, и от туристов с эппэрэтами, которые толкались в нескольких ярдах позади них, пытаясь что-нибудь разглядеть. Время от времени из хибары слышалось, как падает кастрюля, или пиликает, пытаясь загрузиться, устаревший компьютер, или тихо и раздраженно говорит женщина, однако человек не обращал внимания — глаза пусты, рука застыла в воздухе, словно он занимается какими-то мирными боевыми искусствами, другая печально скребет пятно мертвой кожи, расползающееся по икре.
— Он бедный? — спросила Юнис.
— Наверное, — ответил я. — Средний класс.
— Он автобус водит, — сказала какая-то женщина.
— Водил, — сказала другая.
— Его выгнали перед визитом этого центрального банкира, — сказала третья.
— Китайскогоцентрального банкира. — Первая, постарше, в вонючей футболке, явно из маргиналов (что она забыла в этом районе Манхэттена?). Ее товарки весьма недобро косились на Юнис. Может, стоит сообщить толпе, что моя новая подруга не китаянка? Но Юнис погрузилась в свой эппэрэт — или, может, притворилась.
— Не бойся, милая, — шепнул я ей.
— Он жил возле Ван-Вик, — сказала маргинальная всезнайка. — Они не хотят, чтоб китайскийбанкир увидел бедноту по дороге из аэропорта. Портит нам имидж.
— Сокращение Ущерба, — сказал молодой негр.
— А что он делает в парке?
— Департаменту возрождения не понравится. М-да.
— Эй, Азиз, — заорал негр. Ответа не последовало. — Эй, браток. Сматывайся, пока Нацгвардия не нагрянула. — Человек в кепке ГТУ продолжал сидеть, где сидел, — чесал ногу и медитировал. — Ты же не хочешь в Трою, — прибавил неф. — Они и супругу твою заберут. Ты же их знаешь.
Наверное, этот Азиз — из движения «снизу» а-ля Великая депрессия, про которое говорила Нетти Файн. Мы с Юнис всего несколько часов вместе, а уже свидетельствуем историю! Я вынул эппэрэт и принялся снимать Азиза, но молодой неф заорал:
— Ты чего это надумал, сынок?
— Меня подруга попросила прислать Изображение, — сказал я. — Она на Госдеп работает.
— На Госдеп?Ты, блядь, издеваешься? Убери эту штуку, мистер. Уебок двухпартийный, Кредитный рейтинг 1520, раздобыл себе девку на двадцать лет моложе, ты глянь на него.
— Я не двухпартийный, — сказал я, однако сделал, как велели. Я совсем растерялся. И испугался чуть-чуть. Ктовсе эти люди? Американцы, надо думать. Но что это теперь значит?
Разговор у меня за спиной перешел на болезненную тему Всемирного Китая.
— Чертов банкир китайский, — кричал кто-то. — Когда приедет, порежу на куски все свои кредитки и в рожу ему кину, вместо конфетти. Стрельнуть бы ему прям в лапшичную задницу.
Китайские туристы на внешних подступах к хижине уже расходились; я решил, что разумнее увести и Юнис. Рукой обхватил ее за плечи и мягко повел вниз по холму, прочь от всех, кто мог ей навредить, к Судомодельному пруду.
— Да нормально я, нормально, — сказала она, выкручиваясь из моих объятий.
— Там кое-кто чуток слишком уличный был, — сказал я.
— А ты что, хотел показать им свои ботаническиеприемчики? — весело рассмеялась она.
В моем нутре закопошилось некое рудиментарное подростковое воспоминание, и живот свело. В средней школе я был, пожалуй, самым непопулярным ребенком. Так и не научился драться и вести себя по-мужски.
— Пожалуйста, не надо меня так называть, — прошептал я, потирая живот.
— Ха! Мой ботан изображает сопротивление. Мне нравится.
Я заворчал, однако отметил, что она употребила притяжательное. Мойботан. Может, она и правда меня присвоит?
Мы шли медленно и задумчиво, ни слова не говоря, оба слегка расстроены, отчасти довольны. На город опускались июньские сумерки. Небо окрасилось призрачным цветом. Тепло, но дул ветер, пахло пыльцовой сладостью и свежим хлебом. У Судомодельного пруда толпились молодые европейские пары, игривые, как дети, влюбленные, как подростки, совали обесцененные доллары в руки продавцам футболок и сувениров, восторгались этим сумеречным краем. Азиатские отпрыски учились крикливости и импульсивности, и по неподвижным серым водам друг за другом гонялись их радиоуправляемые шлюпы.
Над нами в потасканном небе строем урчали три военных вертолета. Четвертый, еле поспевая, как будто волок в пасти гигантское копье; острие копья светилось желтым. Головы задрали только туристы. Я подумал про Нетти Файн. Надо верить в ее оптимизм. Она никогда раньше не ошибалась, а мои родители ошибались всегда.Жизнь наладится. Когда-нибудь. Полюбить Юнис Пак сейчас, когда мир распадается на куски, — трагедия почище греческой.
Держась за руки, мы гуляли по огромному травянистому Овечьему лугу, уютному и знакомому, как обшарпанная игровая комната или плохо застеленная кровать. За лугом с трех сторон располагались созвездия высоток прежних времен, старых и стоических, с мансардами, а новые дома сплошь мигали информацией. Мы миновали пару — белый и азиатка устроили пикник, ели прошутто с дыней, и я стиснул руку Юнис. Она обернулась и повлажневшими ладонями погладила меня по седине. Я приготовился к замечанию насчет моего возраста и внешности. Приготовился вновь стать чеховским уродом Лаптевым. Я так хорошо знал эту боль, что почувствовал ее предвкусие во рту — оно было как соленый миндаль.