Суперхан
Шрифт:
Это и отметил Дубравин, когда увидел знакомое лицо: опущенный горбатый нос, высокий череп с залысинами и редеющими на макушке волосами, под крутым лбом угнездились припухшие, красные то ли от недосыпа, то ли от перепоя, глаза. Фигура Майснера напоминала шкаф с выпирающим животом.
Увидел Дубравина – обрадованно улыбнулся. Замахал рукою.
– Ну, ты и вымахал! – только и смог произнести Дубравин, высвобождаясь из крепких объятий.
– Марина! – представил Майснер свою спутницу, полненькую, небольшого роста, круглолицую, добродушную даму.
Почеломкались троекратно, по-русски.
Из-за спины шефа нарисовался
Свое дело Олег знал: быстро взял из рук Дубравина его черный кожаный дорожный кофр и зашагал впереди. Пока двигались к машине, оставленной на стоянке аэропорта, Майснер излагал свой план передвижения:
– Сейчас мы поедем к Айгерим. Это его старшая, можно сказать, законная байбише. Так положено! А потом уже двинемся на поминальный ас и в гостиницу.
Дубравин абсолютно не возражал и отдался на волю хозяина.
Белая «тойота» с желтым номером совместного предприятия выкатила с территории аэропорта и почему-то двинулась не в центр, в сторону Красногвардейского проспекта, ныне улицы Суюнбая, а вбок, как бы начиная объезжать Алма-Ату. Дубравин не удержался, спросил:
– Куда это мы?
– А! Ты же не знаешь! – ответил ему с переднего, хозяйского, сиденья Майснер. – У нас тут построили окружную дорогу. Если ехать по-старому через город, встанем в пробках и точно будем часа два толкаться. Утро ведь. А так объедем по кольцевой. И сверху проскочим «огородами» в самый центр.
Пришла очередь удивляться Дубравину. Первое, что он увидел, объезжая бывшую столицу Казахстана, была предгорная часть, застроенная огромными величественными, блестящими на солнце зданиями офисных центров.
Это было невероятно.
Дубравин, который сам в молодости был строителем, еще с советских времен знал, что строить высотные дома в предгорьях было категорически запрещено по двум причинам. Во-первых, Алма-Ата находится в сейсмической зоне. Во-вторых, город расположен в горной котловине и не продувается степными ветрами. И поэтому советские власти, чтобы не лишать его притока свежего горного воздуха, который спускается по ущельям, запрещали строительство у подножия. Теперь все табу отменены. И гигантские здания «закупорили» ущелья. Но похоже, это никого не волнует.
Соскользнув с кольцевой автодороги, японская машина нырнула на узенькие улочки еще сохранившихся пригородов. Это царство корявых бетонных заборов, побитого во многих местах асфальта и плодовых деревьев, высаженных прямо по улице. Преодолев и это пространство, они неожиданно оказались в квартале, еще с советских времен считавшемся элитным. Здесь все сохранилось в том же состоянии: пятиэтажные дома с огромными пятикомнатными квартирами, металлические ограды, специальные скрытые подъезды, через которые проходили и садились в персональные черные «Волги» номенклатурные работники. Все осталось на месте. Даже небольшие незаметные будки внутри дворов, где дежурили милиционеры. А вокруг и внутри этого чудо-квартала росла густая южная зелень: цвели клумбы, шумели деревья. Тут как осела, так и осталась жить элита.
В самом центре этого райского уголка стоял двухэтажный аккуратный особнячок. В нем когда-то доживал свои дни опальный, а ранее всемогущий, первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Динмухамед Ахмедович Кунаев. Теперь он здесь не живет. Но памятник ему от благодарного казахского народа стоит. Хороший такой памятник: бюст трижды Героя Социалистического Труда.
Во дворе соседнего дома наблюдалось небольшое столпотворение из машин. Сегодня милиция никого не останавливала. Заезжали свободно. Потому что здесь были похороны.
Майснер местный. Знаком со всем и вся. Но и он слегка оробел, когда шел к подъезду и двери. Остановился, набрал номер телефона вдовы, выслушал объяснения. И наконец они с Дубравиным вошли в подъезд и поднялись на этаж. Двери квартиры Турекуловых были открыты, в доме полно народа. Постоянно кто-то входил и выходил.
Александр вгляделся в лицо сорокалетней женщины, чем-то неуловимо напоминавшей самого Амантая. И догадался: «Бог мой! Это же его дочка!»
Когда-то давным-давно в той, совсем другой, жизни они с Амантаем встречали Айгерим из роддома. И Дубравин запомнил маленькие сморщенные красные личики туго спеленутых и завернутых в одеяла младенцев. Одно одеяло розовое – для девочки. И голубое – для мальчика. И вот теперь сорокалетняя дочь Амантая встречала их на пороге.
– Мама ждала вас! – сказала она, провожая их в комнату, где сидели четыре женщины. Кто же из них она, красавица Айгерим? Навстречу Дубравину поднялась, опираясь на костыль, расплывшаяся, толстая байбише, вся в слезах, с красным распухшим лицом. Дубравина, который не видел ее с молодых лет, поразила эта перемена: «Неужели и мы так изменились?!» – подумал он, обнимая полное тело вдовы друга.
– Вот, прилетел, – сказал он всхлипывающей на плече женщине, – первым самолетом!
Они присели к столу, и Айгерим, утирая слезы платком, наверное, уже в который раз начала пересказывать историю случившегося. Дубравин уже ее слышал. Но не стал перебивать женщину. Потому что понимал: ей надо выговориться. Рассказать все. Если уж он почувствовал образовавшуюся в жизни огромную дыру, брешь, которую не закрыть никогда и никому, то что чувствовала она? Потерять все – саму жизнь, источник жизни, силу жизни! Как бы ни складывались их отношения, все равно она твердо знала, что Амантай – ее надежная опора.
Дубравин смотрел на ее красное толстое лицо, слушал ее всхлипы и понимал ее утрату. А она все говорила и говорила. А потом замолчала, вытерла слезы с лица и так неожиданно произнесла:
– Все вы, мужики, – предатели!
– Ты все ждешь, ждешь, что он уйдет к молодой. С ужасом ждешь. А он берет и умирает. И ты все равно остаешься одна. Никому не нужная…
– Ну, что ты, Айгерим! – только и смог сказать Шурка, потому что по существу возразить нечего. И перевел разговор в другую плоскость:
– Как это случилось? – спросил он, подразумевая, конечно же, не автомобильную катастрофу, о которой она только что говорила, а то, что происходило потом, в больнице после операции.
– Он был в сознании, как ни странно, – рассказывала Айгерим. – До самого конца. Я старалась быть рядом. Кроме травмы черепа, у него еще был раздроблен таз. Ему было трудно это осознать. Понять, что произошло. Все было так внезапно. Он просто не верил. Не хотел верить…
– Во что верить?
– В то, что умирает. Я старалась не говорить о смерти. И врачи… Хотя они понимали, что шансы на спасение невелики. Делали, что могли, но началось заражение крови… Ах, это было ужасно. Я пыталась поддержать его.