Суперсыщик Освальд
Шрифт:
— Ах вы, сукины дети! — кричит он вдруг из соседней комнаты и быстро возвращается в коридор. — Где картины, соплячье вонючее?
Сыщики молчат, как в рот воды набрали. Мужчина повторяет свой вопрос и, после того как они второй раз отвечают ему минутой молчания, хватает моего хозяина за загривок. Тот вскрикивает.
— Слушайте меня внимательно, придурки! Сегодня вечером ровно в восемь вы приносите картины обратно. Если будете вести себя прилично, получите своего дружка живым и невредимым. И не вздумайте соваться в полицию, поняли?
— А-а! — вскрикивает Тим, потому что бандит, судя по всему, еще сильнее сдавил ему шею. Я слышу приглушенные всхлипывания моего хозяина.
— Вы поняли или нет? — спрашивает бандитская рожа, и Юсуф отвечает дрожащим голосом:
— Поняли.
— Ну, тогда вон отсюда! Сегодня ровно в восемь картины должны быть здесь, иначе этому засранцу несдобровать. Всё! Брысь отсюда!
Через три секунды раздается щелчок дверного замка.
— А ты у меня перестань ныть, понял? — рявкает бандит на Тима, который в ответ громко шмыгает носом. — И иди за мной!
Обнаружив в спальне оставленный Тимом хаос, он опять начинает ругаться:
— Ах ублюдки несчастные! Это же надо — что натворили! Чтобы через двадцать минут здесь был порядок, понял? А потом мы совершим маленькую автомобильную прогулку.
Он захлопывает за собой дверь и запирает дверь снаружи. Тим падает на кровать и ревет как белуга, истекая соплями и слезами. Конечно, я бы с удовольствием утешил своего хозяина. Но мне кажется более разумным оставаться пока на нелегальном положении.
Бедный Тим никак не может нареветься. Я и не знал, что мальчишки плачут ничуть не хуже, чем девчонки. Выше нос, парень! Освальд не бросит тебя в беде. А суперсыщик уж как-нибудь позаботится о том, чтобы с твоей рыжей головы не упал ни один волос.
ГЛАВА 26, в которой мне удастся кое-что сохранить. А именно: нервы!
Прошло немало времени, прежде чем Тим более-менее успокоился. Вот он наконец снимает рюкзак, ставит его рядом с кроватью и начинает наводить порядок в комнате. Первым делом он принимается за груду тряпок из платяного шкафа. Но не успевает он засунуть обратно в шкаф и половины вещей, как дверь комнаты открывается и на пороге появляется бандит.
— Э, да здесь ничего не изменилось! — возмущается он. Потом уже чуть-чуть приветливее прибавляет: — Ну-ну, не начинай опять реветь. Если твои дружки сделают все так, как я им сказал, с тобой ничего не случится. Так, а теперь пошли, мы с тобой сейчас прогуляемся, съездим на природу. А чтобы ты не видел, куда мы едем, мне, к сожалению, придется завязать тебе глаза. Как в кино, верно? Ха-ха-ха!
Очень смешно! Я слышу, как он отрывает кусок скотча.
— Ну как? Не больно?
— Нет… — бормочет Тим.
— О’кей. Тогда надевай солнечные очки
Он поднимает с пола рюкзак и сует его Тиму в руки. Мы выходим в коридор. Бандит оставляет Тима на минуту одного и идет в кухню. Когда он возвращается, я наконец вижу его лицо и сразу же узнаю его. Это та самая длинношерстная такса, что была на фотографии, которая попала в кадр во время видеосъемки в квартире Лысого, где меня чуть не заласкала насмерть эта злая ведьма питбультерьериха. О, пардон, предложение получилось длиннее, чем мой хвост. Впредь обещаю выражаться лаконичней.
Своим глистоподобным предложением я хотел сказать следующее: мужчина, который силой удерживает у себя Тима, — Марсель Прольберг, массажист матери Изабель. Получается, что он все-таки имеет отношение к украденным картинам. Но он не вор! Вора я ведь видел своими глазами. Значит, есть еще один сообщник. И это, как пить дать, тот третий на фотографии, спорим?
Тим выходит с Прольбергом из квартиры. Поскольку мой хозяин временно лишен зрения, мне приходится смотреть за двоих. И это одним-то глазом! Хотя ничего особенного я пока не вижу. Прольберг, выйдя из дома, сразу же направляется к машине и открывает ее.
Тиму приказано сесть на заднее сиденье. Он кладет рюкзак рядом с собой. Единственное, что я могу видеть во время всей поездки, — это набитая окурками пепельница. Ффффу, гадость! Она воняет мне прямо в нос, из-за нее мне приходится вести отчаянную борьбу с желанием чихнуть. К счастью, я выхожу из этой борьбы победителем и всю дорогу не издаю ни звука, как и мои попутчики — длинношерстная такса и убитый горем хозяин. Единственная шумовая помеха — это оперный певец по радио, который воет, как кастрированный пекинес.
Хорошо еще, что поездка длилась недолго. Заглушив мотор, наш шофер грубо сообщает:
— Приехали!
Тим берет рюкзак.
— Ну, давай шевелись! — торопит Прольберг и почти вытаскивает моего хозяина из машины. — Вперед! — командует он. — И смотри мне, без фокусов! Иначе я тебя сильно огорчу!
Мы покидаем стоянку, окруженную деревьями и кустарником. Тим, к сожалению, не стал надевать рюкзак на спину, а тащит его в руке, и я уже начинаю испытывать первые признаки морской болезни.
Где это мы, интересно? В лесу? Нет, я понял: мы в дачном поселке. Все эти дачно-садоводческие участки до того аккуратны и похожи один на другой, что просто жуть! Газоны как будто каждое утро стрижет ножницами парикмахер. И собаке, испоганившей эту «красоту» своей кучкой, наверняка грозит смертная казнь.
Этот поселок такой же огромный, как Северное кладбище. И такой же мертвый. Самое живое из всего, что нам попадается на пути, — какой-то тощий старичок в плавках. Он стоит на коленях посреди дорожки и красит свой деревянный забор. Прольберг вежливо здоровается со стариком и шипит Тиму: