Супруг для богини (Увядание розы)
Шрифт:
– Я не нуждаюсь в подобных сентенциях!
– Зато нуждаешься в моих деньгах. И пока я содержу тебя, изволь считаться с моим мнением!
Разговор принял совсем дурной оборот. Кирилл отступил к двери и сжал кулаки.
– Тебя душит ярость, мой сын? Я унизил тебя, попрекнув деньгами? Или ты полагаешь существовать на деньги своей избранницы? Я слыхал, она богата!
– Нет, вы знаете, что я не так воспитан, чтобы стать альфонсом. Я буду служить, сделаю карьеру…
В это время за спиной молодого человека отворилась дверь и в кабинет вошла Ольга Николаевна.
– Оля, дружок, ты послушай,
– Вы кричали на весь дом, я все слышала, – грустно ответила жена. – Не ссорьтесь, прошу вас! Вениамин, ты жесток и говоришь обидные вещи! А ты, Кирилл, поостынь и не торопись. Дай чувствам отстояться. Горячая голова не советчик в сложных делах!
– Мама Оля, и ты не сочувствуешь мне? – В голосе Кирилла звучало отчаяние.
– Мы слишком любим тебя, Кирилл, чтобы с легкостью согласиться на столь неоднозначный брак, – мягко ответила мачеха и хотела обнять юношу, но он тяжело вздохнул и стремительно выбежал вон.
Бархатова ждала возлюбленного с величайшим нетерпением. Он не сказал ей, что собирается говорить с родней, но она поняла это по его сосредоточенному выражению лица, когда он уходил. Она не предполагала счастливой развязки, однако в глубине души теплилась надежда на чудо. Чуда не произошло…
Она нежно провела ручкой по его взъерошенным волосам.
Кирилл только кивнул. Как объяснить причину такого решения, не оскорбив любимую?
– Они назвали меня порочной, падшей, пугали вас разницей в летах, моими будущими изменами, толпами любовников? – Мати заглянула в глаза Извекова.
Он чуть не плакал.
– Что ж, они правы. И вам стоит тысячу раз подумать, следует ли связывать жизнь с такой подозрительной особой, обремененной неблаговидной репутацией! Сколько вокруг невест, юных, чистейших, как горный хрусталь, под стать вам!
Она говорила с вызовом, но губы дрожали. Она хотела прогнать его и боялась, что он покинет ее навсегда.
– Не терзайте меня, Мати! Я не оставлю вас, не переменю своего решения! Я люблю вас такой, какая вы есть! И пусть вы сто раз плохая для окружающих, для меня вы лучше всех!
Она удрученно покачала головой:
– Милый, почему ты так поздно появился в моей жизни, когда она уже совсем испоганена и исковеркана?
– Еще не поздно! Мы начнем все сначала! С чистого листа, мы напишем повесть о нашей любви!
Что и говорить, сын литератора! Бери скорей перо в руки! Строчки уже ложатся на бумагу, поцелуи на жаркую кожу. Стоны страсти и слезы исступления. Смешение тел, единое дыхание, единое целое. Жаль, что повесть очень короткая.
Глава 31
Следователь Сердюков еще раз вернулся к показаниям полицейского доктора, оставившего подробнейшие рассуждения о предмете исследования. Из отчета следовало, что покойный писатель Извеков не отличался завидным здоровьем. Наоборот, его организм оказался изъеден пагубным воздействием алкоголя. Неумеренное питие привело в совершеннейшую негодность и сердце, и печень. Однако не плачевное состояние внутренних органов послужило причиной смерти, а сильнейшее нервное потрясение и последовавший за ним удар. Но что так потрясло покойного? Мог ли быть причиной ужасный испуг? Вполне допускается. Следов насилия обнаружено не было.
Получается, что причиной удара, погубившего писателя, мог послужить разговор, нечто, сказанное Извекову женой. Или видение призрака Горской? Или оба обстоятельства, вместе взятые. Возникает вопрос: они случайно совпали, эти обстоятельства, или нет? Одним словом, имел ли место сам факт убийства или происшедшее следует отнести к трагической случайности? Но тогда кого Извеков молил о пощаде?
Почему сын Павел и сама Ольга были уверены, что Извеков даст ей развод? Она предъявила ему ультиматум, шантажировала его, угрожала? Но что такого могла знать хрупкая, наивная и прямодушная женщина? Женщина, которая некогда страстно любила покойного, воспитала его детей. И в конечном итоге покинула его ради молодого любовника!
Сердюков в очередной раз прибыл в квартиру писателя и, входя, приметил, как хозяйка подавила гримасу недовольства и раздражения. Ну еще бы, полиция толчется здесь каждый день, выглядывает и вынюхивает, кому это понравится! Следователь извинился за очередное вторжение и выразил желание еще раз просмотреть бумаги романиста. Записи, наброски, черновики, неоконченные вещи. Одним словом, все, к чему прикасалось его перо. Извекова пожала плечами и с холодной предупредительностью отвела его в кабинет мужа. Но дверь не закрыла и находилась неподалеку. Пока Сердюков изучал содержимое шкафов, письменного стола, она много раз заходила, словно невзначай, стояла и наблюдала.
– Вас что-то тревожит, сударыня? – спросил следователь, когда она в очередной раз остановилась против двери.
– Да, господин Сердюков. Как бы я ни относилась к мужу, вы должны понимать, что все это, – она кивнула головой в сторону бумаг, – представляет теперь ценность для истории и литературы. Это наследие моего супруга и наследство его детей.
– Сударыня, прошу вас не беспокоиться! Не пропадет ни один листок, пусть даже самый ничтожный! Я гарантирую вам полную сохранность бумаг!
– Но что вы хотите узнать? Разве вы имеете понятие о литературном творчестве?
– Не знаю, каково мое понятие о творчестве, но так как оно составляло стержень жизни покойного, я должен получить полное понимание сути проблемы. – И Сердюков снова уткнулся длинным носом в ворох листков.
Извекова пожала плечами. У нее это движение, как подметил Сердюков, имело очень выразительный характер, им она изображала недоумение, презрение, удивление, словом, массу эмоций.
Бумага шуршала, липла к пальцам. Строчки стремительно мелькали перед глазами. Наброски к роману «Увядание розы». Надо отдать должное Сердюкову, будучи последовательным педантом, он накануне одолел роман Извекова, правда, так и не поняв, за что его обожествляли читатели. Пробегая глазами несколько листков набросков, Сердюков вдруг споткнулся. Какое-то непонятное чувство поселилось в нем. Он не мог его сформулировать. Отложил листы. Принялся за другие. Часы в столовой уже пробили девять, потом десять часов, давно принесли лампы. А он все рылся и рылся. В голове мутилось, глаза почти не видели, когда из очередной папки выпорхнула страничка и замерла на ковре. Сердюков нагнулся за ней.