Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
— Ой, поспеши, сынок! — простонала Сабыр. — Ушла из рук наших невестка, ушла… Ой, поспеши!..
Невдалеке утр об но завыл сурнай [21] . Два кизылбаша, грабившие кибитку, выскочили наружу с узлами за спиной.
— Не уйдете, гады! — бросился к ним Перман.
Один из кизылбашей, кинув узел награбленного, побежал со всех ног. Второй схватился за саблю. Перману пришлось худо. Несмотря на немалую силу и умение владеть оружием, он вынужден был попятиться: обломок сабли — не сабля, да и кизылбаш был, видно, не из последних рубак. Он злобно хакал и рубил так, что Перман едва успевал уворачиваться.
21
Сурнай —
Неизвестно, чем кончилась бы схватка, если бы не подбежал запыхавшийся Тархан. Перед двумя противниками кизылбаш дрогнул и начал отступать. Но не успел он сделать и трех шагов, как сабля Тархана вонзилась ему в бок. Он охнул и свалился.
Призыв сурная прозвучал снова.
Враг ушел, но люди все не осмеливались вернуться домой. Всю ночь до рассвета просидели они в овраге, на окраине аула.
Молодая женщина, прижав к себе маленького ребенка, тихо плакала возле бездыханного мужа. Только что у нее был дом, семья, будущее. Все рухнуло в один миг: имуще-стбо разграблено, ребенок осиротел, будущее черным черно.
Под сухим кустом черкеза опухшая от слез Сабыр прикладывала мокрый платок к голове Бегенча. Она одновременно и горько сетует на судьбу и благодарит ее за го, что Бегенч уцелел в эту страшную ночь. Но где сейчас несчастная Джерен? До сих пор ее призыв о помощи звучит в ушах Сабыр, терзая душу. Не может забыть старая Сабыр, как бессильно сопротивлялась врагам Джерен.
Превозмогая боль, разламывающую голову, думал об участи жены и Бегенч. Надо бы немедленно идти выручать ее, но нет сил подняться — проклятый кизылбаш так хватил его чем-то по голове, что он с трудом пришел в сознание. Хорошо еще, что не саблей ударил…
Неподалеку на земле извивалась и стонала изможденная женщина. Со дня на день ждала она появления на свет ребенка. Теперь не будет у нее сына — он родился преждевременно и мертвым.
Казалось, все несчастья мира собрались в этом овраге. Люди сидели, горестно покачивая головами. Со всех сторон раздавались жалобные причитания. Беда была общая, но у каждого болела своя рана.
Небо на востоке стало постепенно светлеть. Окрасив горы ярким, веселым заревом, появилось солнце.
Начинался обычный день. Как будто ничего и не произошло.
Каждый раз с наступлением утра аул оживлялся. Женщины торопливо доили коров, готовили завтрак. Мужчины поили скотину и задавали ей корм. Проснувшиеся детишки, поеживаясь от утренней прохлады, перекликались звонкими голосами.
Но сегодня аул был тих и безлюден. Женщины все еще сидели в овраге, проклиная врагов до седьмого колена. Только возле кибитки Адна-сердара собралась толпа мужчин. Молча думали о возмездии.
Сердар сидел на краю широкой глинобитной тахты [22] и мрачно ковырял землю рукояткой плети. Перед ним в луже крови лежали два кизылбаша со скованными ногами и связанными руками. На их спинах, едва прикрытых окровавленными лохмотьями, чернели и бугрились следы плетен. Вокруг стояли и сидели на корточках хмурые люди. Они ждали слов сердара.
22
Тахта — невысокая площадка для отдыха на свежем воздухе.
На своем беспокойном веку Адна-сердар видел много бурных дней и тяжелых битв, не раз попадал в тяжелое положение, Но такого, как сегодня,
Сам он уцелел, но кибитки его разграблены дочиста, скот угнан, исчезла Лейла. И все это легло на его душу тяжелым камнем. Да, такого еще не доводилось переживать сердару. А может быть, прежде он был просто моложе и все воспринимал легче?..
Он обвел взглядом собравшихся, и люди прочли в его глазах решение: месть, месть и еще раз месть!
— Идите по домам, — сказал он. — Кто решил выступать, пусть собирается. В соседние аулы уже посланы гонцы. Сбор в Гапланлы. Все остальное будем решать там.
Некоторое время мужчины посидели молча, потом так же молча стали расходиться. Мяти-пальван и Перман, помешкав, зашли в кибитку сердара.
— Опять о Ёмуте? — неприязненно спросил он.
Мяти-пальван махнул рукой:
— Не в ёмутах или гокленах дело, сердар! Надо подумать о завтрашнем дне.
— Поживем — увидим, что принесет завтра, — сердар снял тельпек и кинул его на пол. — Выпрашивать завтрашний день ни у кого не будем! Сами возьмем!
— Мы сегодняшний злосчастный день тоже не выпрашивали, сердар-ага, — сказал Перман, — и завтрашний черный день может наступить без нашей воли. Как бы еще в большую беду не попасть. Надо бы заранее поискать выход.
Сердар досадливо поморщился и сказал тоном, явно показывающим, что он не желает продолжать разговор:
— Вот идите и находите!
Мяти и Перман переглянулись понимающе и ушли.
Солнце уже поднялось над землей на высоту копья, а безлюдный аул все еще являл собой печальную картину. Особенно гнетущее впечатление производила необычная тишина, словно жизнь ушла из этих мест.
Мяти-пальван остановился у кепбе [23] Махтумкули. Дверь была широко раскрыта. На полу, среди груды разбросанных кизылбашами книг и рукописных свитков, сидел на корточках сын Мяти — Джума. Старый поэт любил его, как родного сына, за пытливый, острый ум, за веселый характер и большие способности: Джума слагал стихи, играл на дутаре, неплохо пел. Он тянулся к Махтумкули, целыми днями пропадал в кепбе поэта. И сейчас, даже в такую минуту, для него самое важное — книги. Он осторожно берет их, сдувает пыль, протирает рукавом халата и складывает аккуратной стопкой. Вот он листает «Гулистан» Саади, берет диван [24] Навои, а это — «Шахнамэ» Фирдоуси. Он с увлечением рассматривает каждую из книг, словно нашел бесценное сокровище.
23
Кепбе — глинобитная мазанка.
24
Диван — сборник стихов или поучений.
Темнолицый Перман заглянул в кепбе через плечо Мяти, прошептал:
— Не мешай ему… Пойдем.
Махтумкули сидел в своей кибитке и беседовал с кизылбашем. Голова пленного была повязана окровавленной тряпкой. Правая рука, тоже перевязанная, покоилась на груди, в косынке, перекинутой через шею. Он держал пиалу с чаем в левой руке и рассказывал Махтумкули о том, как попал в Хаджи-Говшан.
При виде двух вошедших великанов-джигитов, кизылбаш заметно побледнел, поставил не донесенную до рта пиалу и поднялся, испуганно переводя взгляд с Пермана на Мяти-пальвана.