Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
И Довлетмамед тоже гордился сыном. У него было трое сыновей — Абдулла, Мамедсапа и Махтумкули. Все трое прекрасные джигиты. Отец никого из них не обделял лаской, но с младшим, с Махтумкули, он связывал свои лучшие надежды, в нем он видел себя. Махтумкули так же тянулся к знаниям, как и Довлетмамед, у него обнаружился талант поэта, талант, пожалуй, даже более яркий, чем у отца. Довлетмамед собирался послать его в Хиву, в знаменитую медресе хана Ширгази, чтобы сын изучил там философию и другие науки. Ответ на ходатайство был уже получен, и Довлетмамед ждал только попутного торгового каравана.
Махтумкули много слышал и о Хиве, и о медресе Ширгази. Он очень
В медресе Ширгази Махтумкули с головой окунулся в необъятное море знаний. Он занимался, не считаясь со временем, не щадя сил. С усердием взрослого и увлечением юноши изучал он произведения великих мыслителей, написанные на арабском, персидском, джагатайском языках. Его прилежанию и способностям удивлялись не только желторотые ученики-талибы, но и умудренные знаниями мюриды и пиры, смотревшие на мир с высоты минаретов.
Строки его стихов разлетались далеко за стены медресе, кочевали среди народа, парили над необъятными туркменскими степями.
С большим успехом закончил он медресе. Не было преград на пути к любимой. Самое трудное осталось позади.
Но как часто надежды лопаются, словно пузыри, поднимающиеся со дна старого водоема! Уже год, как Менгли ходила с яшмаком [11] у рта, уже год была она женой крупного бая.
Для Махтумкули померк солнечный свет. Он ходил отшельником, избегая людей, и темные мысли, которые подсказывает человеку отчаяние, толкали к необдуманному. Любимая была потеряна навсегда, но любовь упорно не хотела умирать. Нестерпимые муки принесла она Махтумкули.
11
Яшмак — платок молчания, им закрывают рот замужние женщины.
Да разве одна она! В сражении с кизылбашами был убит Абдулла. Без вести пропал Мамедсапа. Не выдержав потери сыновей, навсегда распростилась с неблагодарным миром мать.
Способно ли человеческое сердце выдержать сразу; столько испытаний? Очевидно, способно, потому что Махтумкули выдержал. И старый Довлетмамед, пытаясь держаться с обычной степенностью и спокойствием, тоже выдержал и даже утешал сына: «Не мучай себя переживаниями, сынок. Во всем происходящем — воля аллаха, и никто из смертных не избежит уготованной ему участи».
Участь, участь… Кто ее предопределяет? Чьей рукой движется колесо человеческой жизни? Может быть, не аллах, а сами люди? Вот надо бы женить Махтумкули. А как это сделать, если дом твой покинул достаток, если последнее, что у тебя было, ты отдал год назад за жену Абдуллы? Нет денег в кармане, нет скота в агилах. Есть только сын, страдающий от потери любимой, и есть сноха, ставшая вдовой. Может быть, соединить Махтумкули и Акгыз? Сын может обидеться и воспротивиться, но он не пойдет против обычая, против воли отца. Пусть не будет любви, но будут внуки. Не всегда жизнь строится на любви.
Через год у Довлетмамеда действительно появилось двое очаровательных внуков, в которых старик души не чаял. Он даже помолодел как будто. Но радовался он недолго. И в один из весенних дней туркменские селения облетела печальная весть о кончине Карры-моллы— так звали Довлетмамеда в народе.
Через год после смерти Довлетмамеда, словно стремительный весенний сель [12] ,
12
Сель (силь) — катастрофический горный поток, вызванный прорывом горных водоемов в результате обильных дождей либо таяния снегов.
Вот как сложилась жизнь.
…Занятый своими печальными мыслями, старый поэт не заметил, как подошел к реке. Девушки смеялись, брызгая друг на друга водой из кувшинов. Женщины постарше не спеша говорили о своих делах. Два старика с хозяйской обстоятельностью поили своих осликов и вели неторопливую беседу.
Махтумкули хотелось побыть одному. Он свернул в сторону, туда, где никого не было, напоил коня, сел верхом и направился в сторону гор. Он вспоминал приезд Ата-Ёмута. Неужели снова где-то развязалась война? Разве мало крови пролилось на землю? Сколько крепких джигитов увел Надир-шах в Муганские степи и никто из них не возвратился. Ханы ссорятся — народ проливает кровь и слезы. До каких пор? До каких пор аллах будет испытывать человека и есть ли мера этим жестоким испытаниям? Наступит ли день, когда над миром прольется свет и народ выпрямит согнутую спину?..
Подъехав к стожку сена на склоне одного из высоких холмов, Махтумкули слез с коня. Конь сразу же потянулся к сену и громко захрустел.
Махтумкули, кинув на землю серп и веревку, огляделся.
Осень властвовала здесь вовсю, разукрасив природу желтым и багровым. Желтого было больше. Сухие травники ломались под ногами с треском дробящегося стекла. И только немногочисленные сосны, растущие кое-где по склонам холмов, не поддавались осени и зеленели гордо и независимо.
Вдали виднелся Хаджи-Говшан. Отсюда люди казались едва различимыми черными точками, но поэту виделись мужчины, убирающие во дворе или кормящие скотину, женщины, колдующие у жарко горящих оджаков и тамдыров, дым от которых тянулся к самому горизонту. Еле слышно доносились голоса людей, блеяние овец, лай собак. Все это сливалось в привычную мелодию жизни.
К востоку от аула тянулась сплошная гряда горных вершин. Большая часть гокленов, занимающихся земледелием, жила на той стороне, в долинах Хорасанских гор.
На западе, до самого горизонта, расстилалась ровная степь. Это были уже владения ёмутов. У северной оконечности степи виднелась туманная вершина Соны-Дага. У подножья ее проносил свои беспокойные воды Атрек, по берегам которого селились животноводы гокленов и ёмутов. А за горами снова начиналась низменность — бескрайняя степь, протянувшаяся на многие десятки конских перегонов и ограниченная с востока Аму-Дарьей, с севера — песками Каракумов, с запада — Хазарским морем, с юга — Хорасанскими горами.
Это была исконная земля туркмен. Этими бескрайними степями владели ёмуты, гоклены, текинцы, эрсари, сарыки, алили, емрели и десятки других племен и родов. Владели? Нет, они влачили здесь тяжкое существование, как неволь-кик — свои оковы. Земля была их, но не они владели землей. Часть края изнывала под пятой хивинского хана. Другую часть грабил иранский шах. Третья — стонала под тиранией бухарского эмира.
Народ без государства, земля без хозяина… Каждый проезжий разбойник считал себя вправе ограбить, убить, разрушить, и не было никого, кто посчитал бы себя вправе защитить. Кто виноват в том, что нищета живет в кибитках людей и постоянное ожидание беды — в их сердце?