Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Илли-хан собирался в дорогу и слушал последние наставления Садап, когда сообщили, что приехал гость со стороны Куммет-Хауза. Прошептав: «Не дай бог беды!», Илли-хан торопливо вышел. На рослом гнедом коне сидел незнакомый человек с небольшой черной бородкой и лицом, сплошь усыпанном веснушками.
— Это дом Адна-сердара? — спросил он, поздоровавшись и осматриваясь по сторонам.
— Д-д-да, это д-д-дом с-с-сердара! — ответил Илли-хан.
— А вы, вероятно, сын сердара, Илли-хан? — догадался приезжий.
Илли-хан подтвердил, недоумевая, откуда чужому человеку
— Значит, я не ошибся, — довольно улыбнулся приезжий и соскочил с коня.
Илли-хан пригласил гостя, но не в свою кибитку, а в кибитку матери, которая с любопытством выглядывала из двери. Гость с достоинством поздоровался, сделав вид, что не заметил открытого лица Садап, от волнения забывшей поднять яшмак, прошел на указанное ему место.
— Долго сидеть нет времени, — сказал он, — я тороплюсь.
— Пожалуйста, говорите, — ответила Садап, забыв о традициях вежливости — не до этого было сейчас. — пожалуйста, если торопитесь, мы вас выслушаем, но… самого сердара нет дома…
— Знаю, сестра! — усмехнулся гость. — Я приехал по поручению человека, видевшего сердара.
— О боже милостивый! — всплеснула руками Садап. — Кто этот человек?
— Здесь больше никого нет? — гость осмотрелся. — То, что я вам скажу, не должно покинуть стен этой кибитки.
Илли-хан выглянул наружу, повертел головой и сказал, усаживаясь напротив гостя:
— Г-г-говорите с-с-смело! Все в п-п-порядке!
Приезжий многозначительно погладил свою куцую бородку, солидно покашлял и заговорил, обращаясь преимущественно к Садап:
— Я, сестра, приехал от Борджак-бая. Вчера он с личного разрешения господина хакима встретился с сердаром и беседовал с ним с утра до полудня. Борджак-бай приложил много усилий, чтобы освободить сердара, но господин хаким не согласился. Он сказал: «Нукер сердара поехал в Хаджи-Говшан со специальным поручением и пока он не вернется, не может быть и речи об освобождении сердара». Сколько Борджак-бай ни просил, хаким не согласился, только рассердился. Положение сердара-ага тяжелое, боюсь, как бы не пришлось ему отведать кнута палача. Нужно очень торопиться с помощью… Вот все, что я хотел вам сообщить.
— Пропади он пропадом, этот хаким! — раздраженно ответила Садап. — Две тысячи лошадей велел в Серчешму привести! Где мы столько возьмем?
— Ай, сестра, это говорил гнев хакима! — гость потрогал бородку. — Не стоит из-за этого расстраиваться. Хаким прекрасно понимает, что никто не сдаст лошадей тысячами. Но и вы должны понять, что ему тоже нелегко: из столицы гонец за гонцом приезжает, ферман за ферманом приходит. Что делать остается? А вообще-то хаким — человек добрый и честный, только выводят его из себя такие люди, как сердар Аннатувак или поэт Махтумкули, которые будоражат народ и сознательно толкают хакима на вынужденную жестокость.
— Ч-ч-что вы нам с-с-советуете? — спросил Илли-хан, обиженный, что гость разговаривает только с матерью, а на него, сына сердара, не обращает внимания.
Приезжий хитровато сощурил глаза.
— Я? Ничего. А вот Борджак-бай советует людям сидеть в своих селах и не поддерживать сердара Аннатувака. Он говорит, что нельзя жить, враждуя с государством, которому ты поклялся в верности. Вон в Ак-Кала свалили мост, подняли ненужный шум, а чего добились?
С чайниками в руках вошла вторая жена Адна-сердара. Садап почти вырвала у нее чайники, грубо приказала:
— Обед быстрее готовь! — и повернулась к гостю. — Если бы мы точно знали, что нас минует беда!.. А то ограбят нас дочиста, завезут в чужие края — что делать тогда?
— Пусть это вас не беспокоит, сестра, — сказал гость, улыбнувшись. — Хаким не такой глупый человек, чтобы настраивать против себя весь народ. Он сказал Борджак-баю, что, если гоклены будут сидеть смирно, он, может быть, и освободит сердара. Кроме того вы прекрасно знаете чиновников кизылбашей, сестра, — дайте им кусок побольше, они из камня масло выжмут. Не следует жадничать и скупиться в таком деле. Взятка, говорят, и в рай дорогу проложит. Будете пощедрее, и к вам по-другому отнесутся.
Опережая мать, Илли-хан важно сказал:
— М-м-мы готовы в-в-всего хакима з-з-золотом покрыть! Но народ т-т-трудно с-с-сдержать…
— Почему же? — живо возразил гость, словно только и ждал этого. — Сможете сдержать вполне! Таких подстрекателей, как Махтумкули, видимо, не так уж много. Уберите их — остальные, как наседки, будут сидеть на своем месте.
— А к-к-как их убрать? — сказал Илли-хан. — Отец б-б-был бы здесь!..
— Нет отца, есть другие, у которых подстрекатели тоже под ногами путаются! Аннаберды-хан, Кандым-бай. Ширли-хан… Разве для них смутьяны — не кость в горле? Пусть не сидят по кибиткам, а действуют. Если другие племена не поддержат сердара Аннатувака, кизылбаши ему быстро голову свернут, а люди избавятся от беды… И сердар-ага домой вернется!
Он помолчал, задумавшись. Потом спросил:
— Ну, а у вас как дела идут?
Илли-хан и Садап наперегонки стали рассказывать о совещании в доме Махтумкули, об обещании, данном поэтом Ата-Ёмуту, о предстоящей поездке Илли-хана.
Гость внимательно выслушал и сказал:
— Тогда нам по пути — я тоже собираюсь навестить Аннаберды-хана.
— Слава аллаху! — обрадовалась Садап, не слишком обольщавшаяся дипломатическими талантами сына. — Помогите нам, хороший человек! Пусть ваши старания принесут добрые плоды!
— Постараемся, чтобы принесли, — заметил гость и спросил: — Шаллы-ахуна нельзя ли повидать?
— Нездоровится ему, бедняжке, — горестно вздохнула Садап. — Близко к сердцу принимает все наши беды святой человек. Может быть, лучше на обратном пути повидаетесь?
Прекрасно зная зловредную натуру Шаллы-ахуна, Садап не хотела, чтобы приезжий встретился с ним.
Гость поднялся.
— Ну, тогда, с вашего разрешения, мы отправимся. Как говорится, дорогу одолеет идущий, дело — прилежный.