Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Довольные удачным началом военных действий, а еще больше — неожиданным отдыхом, сарбазы оживленно сновали среди своих шалашей. Одни кормили коней, другие чинили и проветривали одежду, третьи чистили оружие, четвертые пили чай, пятые просто нежились на солнышке да вели неспешный разговор.
Возле ханского шатра суетились трое сарбазов. Один из них готовил еду, другой кипятил воду для чая, третий, раздув кальян, ожидал зова хана. Собственно, ждали все трое, однако хан безмолвствовал.
Уже два дня конница Абдулмеджит-хана стояла здесь, ожидая приказа хакима. После разгрома туркменских джигитов в Ак-Кале, овладев крепостью, Абдулмеджит-хан отправил основную часть своего войска — пеших сарбазов — по северному берегу реки, а сам
Конечно, хаким принял свое решение не спроста, для этого есть, видимо, достаточно серьезная причина. Однако Абдулмеджит-хан имел все основания быть недовольным задержкой. Будь его воля, он сходу разгромил бы Куммет-Хауз. Однако приказ есть приказ, и хан остановил своего коня в Гямишли — как раз на полпути между Ак-Кала и Куммет-Хаузом. Он ждал человека, посланного хакимом для переговоров с Эмин-ахуном, владыкой Куммет-Хауза.
Подсовывая подушки то под правый бок, то под левый, Абдулмеджит-хан томился ожиданием и размышлял, что хорошо бы, плюнув на все запреты, ударить по Куммет-Хаузу — все равно от этой лисицы Эмина толку не будет, зря хаким питает какие-то надежды. А новая победа вот как нужна Абдулмеджит-хану! Конечно, взятие Ак-Кала уже создало ему известность, но хан, человек неглупый, прекрасно понимал, насколько все это непрочно. Ведь Ак-Кала была давно уже лишена своих неприступных стен и грозную известность ее поддерживало лишь название крепости. А вот когда он захватит Куммет-Хауз и заставит покориться всех туркмен, слава о нем может докатиться до самого Тегерана.
В шатер заглянул нукер.
— Простите, ваше превосходительство… Прибыл Борджак-бай.
— Зови его сюда! — оживился Абдулмеджит-хан. — А людей его отведите к кому-нибудь из сотников, дайте чаю, накормите.
— Бе нишим!
— Обед готов?
— Готов. Подавать?
— Глупец! Сначала кальян подай, чай подай — обед потом! Быстро!
— Бе чишим!
Через некоторое время в шатер вошел уставший Борджак-бай, проговорил:
— Эссалам алейкум, хан-ага!
Абдулмеджит-хан, не вставая, пожал баю руку, вежливо справился о здоровье, добавив с усмешкой:
— Однако вы себя порядком ждать заставили!
Борджак-бай вытер пыльное лицо зеленым шелковым платком, сказал несколько извиняющимся тоном:
— Знаю, хан-ага, что ждали. Знаю. Да только не дай бог быть сейчас среди нашего народа… Клянусь аллахом, хан-ага, я стыжусь, что я туркмен!
— Что же вас так огорчило? — спросил Абдулмеджит-хан.
Два сарбаза внесли кальян и чай на серебряном подносе.
— Передайте сотникам, чтобы здесь никто лишний не шлялся! — приказал Абдулмеджит-хан и с удовольствием
затянулся ароматным дымом. Борджак-бай сразу же потянулся к чайнику — видать, пересохло горло с дороги.
— Что там было? — сказал он на повторный вопрос Абдулмеджит-хана. — Все было, кроме добра, хан-ага. Да-да… Я и раньше знал, что ничего из этого дела не получится, но не мог не уважить хакима. Будь моя воля, не поехал бы ни за что!
— Эмин-ахуна видели?
— Видел. Он вам большой привет передал. — Борджак-бай глотнул чаю. — Ахун, хан-ага, человек неплохой. Лучше Ирана, говорит, никто нас не защитит. Он понимает положение. Хоть, говорит, и не верят мне в Астрабаде, но я им предан.
— Что это значит?
— Наверно, обиделся за поимку Шукри-эффенди. Говорит, с порога, мол, моего гостя увели.
— Ай, баба! А ему известно, кто такой Шукри-эффенди и зачем он появился в этих местах?
— Не знаю, хан-ага, что ему известно, но он обиделся. Не сильно, правда. Если, говорит, власти арестовали, значит не без причины, только вот плохо, что случилось это у моего порога. Да, хан-ага, с самим ахуном договориться можно. Вся беда в том, что сидят вокруг него люди, прислушивающиеся к словам сердара Аннатувака и поэта Махтумкули. Они-то и мутят народ.
— А
— Ай, много говорят, хан-ага! Что кому в голову взбредет, то и говорят… Мол, нас, туркмен, целый год доит каждый встречный, а когда мы голодны, то корма никто не подбросит.
— Как это понимать?
— Объясню, хан-ага… Они говорят: государство постоянно взимает с нас дани, подати, налоги, а нам от государства никакой пользы нет вообще.
— О будь прокляты ваши отцы!.. Так прямо и говорят?
— Так и говорят, хан-ага. А почему бы не говорить? Люди Махтумкули и Аннатувака чуть ли не каждый день прибывают в Куммет-Хауз. Они-то и будоражат всю степь!
— Было бы от чего шуметь! Несчастную сотню коней — только и требуют от Куммет-Хауза! И это для них много?
— Видимо, хан-ага, считают, что много… Они знаете что говорят? У меня даже язык не поворачивается повторить, никогда не позорили меня так перед народом! «Ты объединился с хакимом и хочешь завлечь нас в сети», — вот какие слова сказали они мне в лицо!
— Неужели Эмин-ахун не может заткнуть им рты?
— Эх, хан-ага, да разве его слушают! Народ совсем голову потерял! Клянусь аллахом, я сам все время как на иголках сижу! Все мне кажется, что-то случиться должно… Вот я вам случай недавний расскажу. Господину хакиму рассказал и вам расскажу… На днях возвращаюсь домой из Астрабада и вижу: целая толпа ждет меня. Окружили и твердят в один голос: «Если хаким желает нам помочь, то пусть поможет всему туркменскому народу, иначе мы не станем сидеть спокойно дома, бросив в беде своих братьев. Представляете, хан-ага, мои люди — и мне же такие слона говорят! Что станешь делать? Отделался от них кое-как. А уж после узнал: в этот же день были в Кумуш-Тепе люди Аннатувака…
Абдулмеджит-хан нахмурился. Все, что до этого говорил Борджак-бай, было неприятно, но дапно известно, последние же слова заставили насторожиться: положение чрезвычайно усложнится, если джафарбаи возьмутся за оружие на стороне сердара Аннатувака.
— Надо быть очень бдительным! — тоном приказания сказал Абдулмеджит-хан. — Сплетников и всех, кто ведет недостойные разговоры, гоните, как собак! И сами по возможности старайтесь меньше покидать Кумуш-Тепе: если будете все время находиться среди народа, люди Аннатувака не смогут действовать открыто и безнаказанно. Я знаю, что вы устали с дороги, но все же постарайтесь к рассвету добраться до Астрабада. Сейчас все решает время — надо не дать возможности Аннатуваку оправиться от поражения в Ак-Кала. Он думает на берегах Атрека набрать новую силу, но я перехвачу его! Моя сабля не коснется ножен, пока я не брошу под солнцем его труп! Я ему еще покажу, кто такой Абдулмеджит-хан! Я сделаю так, что на его землях будут выть одни шакалы! Он считает себя Рустамом, глупец! Посмотрим, проклятие твоему роду, кто Рустам-зал [90] , а кто Шейх-Сенган! [91]
90
Отец Рустама.
91
Шейх-Сенган — герой многих легенд и сказок, влюбился в христианку, ради нее изменил исламу и, лишенный высокого положения, пас свиней.
Бледное худое лицо Абдулмеджит-хана дрожало и кривилось, тонкие губы прыгали. Борджак-бай подивился в душе его внезапной ярости. Попивая чай, ответил не спеша:
— Хорошо, хан-ага… Если нужно, мы немедленно отправимся в путь… Однако есть просьба к вам большая…
— Прошу вас! — милостиво разрешил Абдулмеджит-хан. успокаиваясь.
— Не осуждайте, если скажу не так.
— Говорите, говорите!
Борджак-бай помедлил, раздумывая, стоит ли говорить то, что он собирался сказать, или не стоит. Абдулмеджит-хан нетерпеливо сказал: