Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Толпа заволновалась. Высокий, рыжебородый, тощий яшули крикнул громко, чтобы слышали все:
— Люди сейчас не отделе — о жизни заботятся, таксир! Махтумкули и другие вовремя приехали — пусть скажут свое слово народу. Мы не хотим быть застигнутыми врасплох!
Старика поддержали. Послышались выкрики:
— У Махтумкули-ага нет тайн от народа!
— На улице надо разговор вести!
— Пусть все слышат!
Махтумкули тепло улыбнулся и поднял руку.
— Вы правильно говорите, люди, — нам нечего от вас таить. Давайте будем разговаривать там, где вы найдете это нужным.
Понимая, что перевес не на его стороне, но все же не желая сдаваться, Эмин-ахун сказал:
— Можно говорить
— Кошмы у кибитки поднять надо! — крикнул все тот же старик.
Эмин-ахун сердито добавил:
— На той, что ли, собрались? — и скрылся за дверью.
За ним последовали гости и человек двадцать яшули.
Больше не поместилось. Но кто-то все же закинул вверх кошмы кибитки, и ахуну скрепя сердце пришлось примириться с таким своеволием, какого в иное время он бы не потерпел. Талибы проворно расставили перед гостями чайники и пиалы.
Махтумкули, отхлебнув глоток чая, начал без долгих предисловий. Он рассказал, что вчера в Серчешме захватили двух кизылбашей-лазутчиков. По их словам, Шатырбек накапливает силы, подтягивая людей из самых дальних крепостей. В Гямишли наготове стоит с войском Абдулмеджит-хан. Битва может начаться в любую минуту, уже со всех сторон доносится запах крови. Нужно решать, что делать. Лежать беззаботно, следуя правилу, что и в потоп утке воды по грудь, или, крепко подтянув кушаки, выйти в поле? Люди — не утки, а в поле есть и смерть и слава.
Вопрос Махтумкули заставил Эмин-ахуна призадуматься. Несколько дней он сам ломал голову над тем, как выйти из создавшегося положения, и не нашел ясного ответа. Теперь он был обязан найти его, потому что неопределенность может только вызвать нежелательный шум среди собравшихся. Но все же он сказал уклончиво, как всегда:
— Вы правы, поэт, обстановка с каждым днем усложняется и трудно различить, где поднялся буран, а где уже затих. Мы тоже размышляли: что делать? Хорошо, что вы приехали. Как говорили в старину, халат, скроенный по совету, коротким не будет. Скажите, к какому решению пришли вы, а потом подумаем сообща, посоветуемся.
Махтумкули видел ахуна насквозь и понимал, что тот при любых обстоятельствах хочет выйти сухим из воды. Пусть выходит! Важен в данный момент не Эмин-ахун, а его люди, представляющие немалую силу. Поэтому старый поэт снял тельпек, вытер платком широкий лоб и ответил, что решение принято давно и оно окончательное: хаджи-говшанцы решили выступить против Астрабада. Иного выхода нет, все усилия решить дело миром оказались тщетными. Да и жить дальше в таких условиях людям уже невмоготу. Подати, налоги, грабежи, насилия… Чем сильнее сгибается спина народа, тем тяжелее груз на нее наваливают. Борджак-бай шлет своих гонцов и обещает, что хаким облегчит положение народа. Однако нужно понимать, что дело не в хакиме, что хаким тоже подвластный человек. Сегодня он, может быть, и облегчит немного жизнь людей, а завтра сделает ее еще тяжелее, потому что ему так прикажут свыше. Надо думать о завтрашнем дне, о судьбе детей и внуков. Пусть хоть они не харкают кровью, как пришлось их отцам.
— Вот так, таксир, — закончил Махтумкули, — нет выхода, кроме как обнажить саблю. Или мы возьмем судьбу в собственные руки, или с честью вручим аллаху дарованную нам жизнь.
Поглядывая на людей, которые, затаив дыхание, лн Махтумкули, Эмин-ахун заметил:
— Подтянуть кушак и выступить на круг, поэт, трудно, а вот победить в борьбе…
— Мы все понимаем, — сказал Махтумкули. — Враг наш — силен. Это — государство, у него и солдаты, и ружья, и пушки. Но если народ твердо решится, он победит. Народ, таксир, это не стадо овец, которых можно загнать в агил
Со всех сторон послышались возгласы одобрения:
— Верно говорите, Махтумкули-ага!
— Дружным бог дает, недружных — гнетет!
— Действующие сообща всегда беду отведут!
— Я согласен с вами, поэт, — вынужден был сказать и Эмин-ахун. — Взаимная поддержка — дело, конечно, хорошее. — Но тут же добавил — Только народ у нас очень напуган — боятся, что их постигнет участь жителей Ак-Кала.
Брови Махтумкули удивленно поднялись кверху.
— Участь аккалинцев страшит людей? Да им нужно сказать: «Молодцы!» Если все мы, как они, дружно поднимемся за свою честь и свободу, не жалея жизни, враг покажет спину! Конечно, битва не бывает без потерь. Но пасть за правое дело — это ли не высшее достоинство мужчины! Вот так, таксир! Абдулмеджит-хан уверен, что уже сломил нас, а он только теперь увидит силу туркмен! И если вы принимаете наше решение, то встретить кизылбашей надо именно здесь, на подступах к Куммет-Хаузу. Детей, женщин и имущество перевести за Атрек, а на этом берегу собрать всех, кто может держать оружие и чье сердце оставили сомнения. С одной стороны подойдет со своим войском сердар Аннатувак, с другой — придут наши. Вот тогда враг полной мерой в открытом поле испытает, что такое гнев народа, воля его и отвага!
Сдержанный гул прокатился по толпе, окружившей кибитку Эмин-ахуна. Прокатился и затих: люди ждали, что скажет ахун. А он молчал, неторопливо потягивая остывший чай и прикидывая, как бы это ускользнуть от прямого ответа. Махтумкули не торопил его, понимая, что на этот раз схитрить ахуну не удастся, — он вынужден будет сказать «да» или «нет». Направляясь в Куммет-Хауз для разговора с ахуном, поэт очень хотел, чтобы разговор этот состоялся не в узком кругу приближенных к Эмин-ахуну подпевал, а среди простых людей. Теперь сам народ потребует твердого решения.
Ахун поднял наконец голову и обвел взглядом сидящих поблизости яшули.
— Говорите свое мнение, люди! — предложил он.
«Выскальзывает, как блоха из собачьих зубов! — с веселой досадой подумал Махтумкули. — Научился за чужую спину прятать свои заячьи уши!» Однако вслух не сказал ничего. Вместо него возразил Мяти-пальван.
— Нехорошо, таксир! — с грубоватой прямотой сказал седой богатырь. — Сами говорите, что думаете. А народ выскажется, просить не придется… Так, что ли? — повысил он голос.
— Мы уже вдоволь наговорились! — крикнули из толпы. — Люди ждут определенного слова!
— Чего ждать! — поддержали крикнувшего. — Махтумкули-ага ясно сказал: за сабли браться надо!
Маленький косоглазенький яшули, сидящий напротив Эмин-ахуна, добавил свою капельку яда:
— Говорите, вы таксир… Что вы посоветуете, тому мы и последуем.
Эмин-ахун поднял полуопущенные веки. Лицо его было спокойно.
— Я и раньше говорил вам, поэт, — покашливая, начал он, — что, если возможно, надо решить дело без кровопролития… Народу и без войны хватает забот. Да и зима на носу — куда идти? А хаким от своих намерений не отступится, будет на пятки нам наступать… Надо миром решать. Говорили мы Борджак-баю, что пусть, мол, хаким поможет не только кумметхаузцам, но окажет милость всему народу. Просили его, чтобы не посылал сарбазов дальше Гямишли, — как видите, он послушался голоса разума. Только что приезжал от него человек, приглашал на встречу— думаю, сам хаким хочет мира, а не войны. Кстати, поздравляю вас — не сегодня-завтра освободят Адна-сердара!..