Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
При последних словах Эмин-ахун кашлянул особенно значительно и с интересом посмотрел на Махтумкули: какое впечатление произвела на него новость. На лице Махтумкули не дрогнула ни одна черточка, хотя сообщение было не то чтобы неприятным, а очень уж не ко времени Адна-сердар явился бы скорее помехой общему делу, чем помощью.
— Вы все еще надеетесь на хакима? — спросил Махтумкули ахуна.
Эмин-ахун вздохнул:
— Ай, поэт, надейся или не надейся — все от рока зависит… Может быть, создатель смилостивится над бедными людьми, пошлет
— Да, — согласился Махтумкули, — это так. Однако сделавший подушкой собаку спокойно не спит. Я уже говорил, что хаким — человек государственный и будет делать не то, что он пообещал или даже что он сам хочет, а то, что прикажут ему. Господин говорит: «Возьми!» — нукер сдирает кожу; нукер говорит: «Бей!» — раб убивает до смерти. Смотрите, как бы вам не оказаться в капкане собственной доверчивости.
— От судьбы не убежишь, — упрямо повторил ахун. — Сейчас, по крайней мере, мы никуда не намерены трогаться с места. А там — видно будет.
Из толпы поднялся горбатый яшули, крепко стуча палкой о землю, пробрался поближе к двери и, глядя на ахуна, сердито сказал:
— Вай-вей, таксир, что же вы говорите! Вы ничего не собираетесь предпринимать, а мы скитаемся без крова. Голыми пришли сюда, все побросали, живем собачьей жизнью. А теперь…
— Вас никто здесь не держит силой, — перебил его Эмин-ахун. — Идите с богом куда вам заблагорассудится!
— Дело не во мне, таксир. Вон сколько людей мечется, как стадо овец, бегущих от волков, не знают, куда податься, — им вы что скажете?
— То же, что и вам: пусть и они уходят! Я никого не привязал!..
По толпе прошел ропот явного недовольства. Кто-то выкрикнул:
— Таксир, Махтумкули-ага верно сказал. Надо сообща действовать, а не каждый сам по себе!
Поднялся бедно одетый парень.
— Таксир, мы знаем, что кизылбаши сладки на словах, да горьки на деле — нельзя верить им! Если мы…
Его прервали:
— Замолчи, глупец! Взялся самого ахуна-ага учить!
Парень быстро повернулся на голос.
— Это отец твой глупец! И мать дура! И все родственники до седьмого колена — недоумки!
— Что ты сказал?! Ах ты…
— Выходи, выходи, если смел!
— А ну, пустите меня!
— Дай ему по башке!
— Бей!
В толпе началась потасовка. Кибитка в миг опустела.
Борджак-бай всеми силами стремился поскорее уехать в Кушум-Тепе. Однако хаким не торопился отпускать его, давая то одно поручение, то другое. Из-за них Борджак-баю все чаще приходилось самому говорить людям то, что он предпочитал бы передать устами других. Это лишало его душевного равновесия, заставляло вздрагивать и оглядываться по сторонам — печальные последствия предательства уже воочию вставали перед глазами бая.
Пугало его и поведение джафарбаев. Если они вдруг решат выступить против Астрабада, он останется один перед хакимом да еще с какими глазами!
Хаким пригласил Эмин-ахуна в Гямишли по совету Борджак-бая. Причем Борджак-бай никогда не думал, что ахун может отказаться приехать, и ждал его с нетерпением. Но вот вернулся посланец и передал ответ. Что говорить теперь хакиму? Как объяснить неожиданную строптивость Эмина? А идти и говорить надо, потому что хаким ждет и сердится.
Борджак-бай повздыхал еще немного. Потом, словно собираясь в дальнюю дорогу, поверх тонкого красного халата надел второй, хивинский, повязал шелковый кушак, нахлобучил черный, с блестящими тугими завитками тельпек. Немного помешкал у двери, словно минута промедления могла чему-нибудь помочь, и тяжело шагнул в ночь.
Дул ветер, но не холодный, а теплый и даже душный. Со стороны моря неслись по небу косматые, разодранные ветром тучи. Они то закрывали, то вновь отпускали луну, и казалось, что это она мечется в панике, стараясь вырваться из темного окружения.
В лагере горели костры, шумели сарбазы. Однако около шатров было тихо. Часовые, собравшись в кружок возле пляшущего пламени, лениво перебрасывались словами. Двое сарбазов стояли у входа в шатер Абдулмеджит-хана.
Когда Борджак-бай подошел, часовые вытянулись. Из шатра доносился неясный звук голосов, потом долетел смех. Все же Борджак-бай спросил:
— Господин хаким не спит?
— Нет, — ответил один из сарбазов.
— Хочу войти, если можно.
— Сейчас…
Сарбаз помедлил, что-то торопливо шепча под нос, гнулся и, предупредительно покашливая, полез под полог. Почти сразу же он вышел обратно.
— Проходите… Вас ждут.
Борджак-бай вошел и увидел уставленный различными кушаньями дастархан, посредине которого стоял кувшин с вином, — хаким ужинал в обществе Абдулмеджит-хана. Он встретил бая вопросом, в котором явственно звучало и нетерпение и раздражение от того, что прервали интересную беседу о тегеранских прелестницах:
— Приехал?
Борджак-бай уселся на указанное ему место и со вздохом ответил:
— Нет, господин хаким, не приехал.
Хаким не ожидал такого ответа. Брови его поползли вверх.
— Почему?
— Сказал, что нездоровится.
— Та-ак… А другой причины не нашел?
Борджак-бай покраснел. Не зная, что ответить, полез в карман, вытащил четки, опять положил их на место.
— Что дальше делать станем, бай?
— Не знаю, господин хаким… Ахун поступил неправильно — надо было приехать. Но он просил передать…
Хаким, перебивая Борджак-бая, сказал, подражая голосу Эмин-ахуна:
— «Пусть господин хаким будет спокоен — я удержу народ. Но только пусть не направляет к нам войско». — И кольнул бая взглядом — Так, что ли, сказал ахун?