Суровые времена
Шрифт:
Костоправ почуял его мысли.
– Значит, близок день зла? – спросил он.
Я целиком и полностью сочувствую Старику. Если ему и удастся вернуть дочь, то найдет он вовсе не то, что искал. Она – Обманница со дня появления на свет, пробужденная, чтобы воплотить собою Дщерь Ночи, предвестницу Года Черепов. Черт возьми, ее посвятили Кине еще до рождения. Она станет тем, кем они желают ее видеть. И эта безысходность разобьет родительские сердца.
– Говори, милок, говори. Очень уж знать интересно.
Одноглазый старался вести дело только меж собой и клиентом. Он дал душиле короткую передышку. Остальные равнодушно наблюдали за пленным. То был чернорумельщик. Обычно у душил это означает, что на его совести – более трех десятков безжалостных и беспощадных убийств. Либо он получил этот чин более прямым путем – задушил другого чернорумельщика.
Кина олицетворяет собой верховного Обманника. Предать при случае своего – для нее высшее наслаждение.
Но Одноглазый не сообразил напомнить нашему Обманнику об этом аргументе.
Тот снова закричал, пытаясь выдавить что-то сквозь крик.
– Все равно ведь заговоришь, – сказал Одноглазый.
– Я не могу сказать. Я не знаю, где они.
Я лично ему поверил. Если Нарайян Сингх будет посвящать всех и каждого в свои намерения, то не проживет так долго в мире, где все охотятся за ним.
– Жаль, жаль. Тогда просто расскажи, что понадобилось Обманникам в Таглиосе – через столько-то времени.
Интересно, отчего он постоянно возвращается к этому? Душилы уже сколько лет не смели промышлять в этом городе…
Значит, Одноглазому и Старику что-то известно. Только – откуда?
Пленник снова зашелся в крике.
– Те, которых удается изловить, всегда – полные невежды, – заметила Радиша.
– Неважно, – отвечал Костоправ. – Я точно знаю, где Сингх. Вернее, где он будет, когда устанет бежать. Пока он не осознает этого, я уверен, что он всегда окажется именно там, где я пожелаю.
У дядюшки Доя дрогнула бровь. Наверное, для него это высшая степень волнения.
Радиша, нахмурившись, одарила Костоправа злобным взглядом. Ей нравится верить, что во всем дворце лишь ее мозг на что-нибудь годен. А мы, Черный Отряд, просто-напросто наемные мускулы. Казалось, я явственно слышу скрипы и стоны мыслей в ее голове. Откуда бы ему, Костоправу, знать такие вещи?
– И где же он?
– Сейчас он сбивается с ног, дабы поскорее соединиться с Могабой. Поскольку остановить его мы не можем – ибо любые вести, посланные ему вдогонку, сильно запоздают, – о нем стоит забыть.
Я было решил невзначай напомнить о воронах. Костоправ ведь с ними разговаривает, а летают они еще быстрее, чем Обманники бегают, но вовремя вспомнил, что от меня размышлений не требуется и привели меня сюда не для разговоров.
– Забыть?
Пожалуй, Радиша была изумлена.
– Лишь на краткое время. Пока не выясним, что его ребята собираются здесь делать.
Одноглазый вновь взялся за работу. Я искоса глянул на дядю Доя, остававшегося в стороне от событий куда дольше, чем можно было ожидать.
Заметив мой взгляд, он спросил на нюень бао:
– Могу ли я допросить этого человека?
– Зачем?
– Дабы испытать его веру.
– Ты ведь не настолько хорошо говоришь по-таглиосски. А посему – что проку?
– Значит, ты будешь переводить.
Просто ради смеху, а может, для того, чтобы слегка уязвить дядюшку, Костоправ сказал:
– Я не возражаю, Мурген. Вреда от этого не будет.
Замечание его ясно демонстрировало близкое знакомство с говором нюень бао. Для дядюшки Доя оно было исполнено определенного смысла, особенно вкупе с недавним наблюдением насчет происхождения Бледного Жезла.
Что за черт? Я был совершенно сбит с толку и уже сам начал становиться законченным параноиком. Может, из последнего припадка я вернулся не в тот мир?
На том самом, памятном мне, превосходном таглиосском дядюшка Дой принялся обстреливать Обманника чередою кратких, дружелюбных вопросов – из тех, на какие большинство людей отвечает, не задумываясь. Мы успели узнать, что человек этот имел семью, однако жена его умерла при родах. Затем он понял, что им манипулируют, и принялся внимательнее следить за языком.
Дядюшка продолжал болтать, притопывая ногами, словно развеселившийся тролль, и вытянул из пленника множество сведений о его прошлом, однако ни разу не затронул темы возобновления интереса Душил к Таглиосу. Костоправ, как я заметил, следил за дядюшкой Доем куда внимательнее, чем за пленным. Ну да, капитан наш живет в самом центре тайфуна паранойи.
Склонившись ко мне, он полночным шепотом сказал:
– Когда другие уйдут, останься.
Объяснять, для чего, не стал. Отошел сказать что-то Одноглазому – на языке, даже мне непонятном.
Он знает, самое меньшее, два десятка языков. Оно и понятно – сколько времени провел в Отряде… Одноглазый, вероятно, знает еще больше, однако в собеседники ему не годится никто, кроме Гоблина. Кивнув, Одноглазый вновь взялся за дело.
Вскоре наш ведун снова прервался, принявшись выпроваживать Радишу с дядей Доем за дверь. Проделал он это столь необычными для него мягкими и вежливыми способами, что они ни словом не возразили. Дядюшка Дой был не более чем гость, а Радишу повсюду ждали неотложные дела, и посему Одноглазый легко внушил им, что мысль об уходе – их собственная. Во всяком случае, он своего добился.
Облегчило ему задачу и то, что Костоправ тоже якобы собрался уходить, однако не прошло и пяти минут, как капитан вернулся.
– Пожалуй, – сказал я ему, – я уже все повидал. Чудес на свете не осталось. Стало быть, пора мне уходить в отставку и, как задумал, завести ферму. Репу сажать.
И это было жестом лишь наполовину. Стоит Отряду осесть на одном месте, все наши начинают строить подобные планы. Такова, видимо, природа человеческая.
Репы в Таглиосе не выращивали, однако я видел ничейные участки земли, вполне годные под разведение репы, пастернака и сахарной свеклы. Масло с Ведьмаком неподалеку, значит, с семенами заминки не будет. Может, они и картошки малость доставят. Может быть…